Тем более странным показался
внезапно раздавшийся в коридоре шум.
— Пошёл вон, холоп! — рявкнул
поблизости смутно знакомый голос, и дверь в кабинет распахнулась, с грохотом
ударившись о стену.
Евдокия Фёдоровна в изумлении
уставилась на графа Вяземского, что, отшвырнув в сторону лакея, быстрыми шагами
ворвался в комнату и остановился посередине.
— Сударыня! — Голос молодого
человека дрожал от сдерживаемого бешенства. — Хочу поставить вас в известность:
я забрал Соню. Она будет жить у меня. Можете, ежели вам угодно, обвинить меня в
краже вашего имущества. Вот деньги на тот случай, коли одумаетесь и решите всё
же продать мне её, на них можно купить небольшую деревеньку.
Он швырнул на бюро звякнувший кошель
и шагнул к двери. На мгновение задержался у порога, бросил на ошеломлённую
Тормасову исполненный ярости взгляд и добавил:
— Но если вы объявите её беглой, я
вас убью!
И вышел вон.
Вязкая чернота засасывала, словно
зловонное болото. Была она осязаемой, липкой, холодной. Не давала дышать. Она
скрывала в себе нечто отвратительное, скользкое, и это «нечто» кружилось
вокруг, неуловимо касалось шеи и спины, взвизгивало и хохотало пьяной кабацкой
девкой. Волосы на затылке поднимались дыбом, словно от чьего-то леденящего
дыхания.
Он шёл. Спотыкался. Каждый шаг стоил
неимоверных усилий. Вдоль позвоночника тёк пот, подошвы уходили в студенистое и
мягкое, как кисель, но он даже не мог увидеть, что там под ногами, лишь слышал противные
чавкающие звуки, с которыми студень выпускал наружу его ступни.
Он не знал, куда идёт. Он не видел
даже собственного тела, и иногда начинало казаться, что его просто нет. Что он
сам — та же вязкая зловонная чернота.
Он знал, что останавливаться нельзя
— тогда то жуткое, что дышало в спину, поглотит его целиком, не оставив даже
души. Ноги уходили в студень всё глубже, а от ступней поднимался холод, он
чувствовал, как стынет в ногах кровь, и знал: когда лёд дойдёт до сердца,
чернота растворит его, и он станет её частью, как то, хохочущее, что с визгом
шныряло вокруг.
***
По заснеженным зимним дорогам до
Твери добирались едва ли не месяц. Лошадей не меняли, останавливались на
постоялых дворах.
К концу первой недели ударили
холода. Пришлось нанять сани в одном из попутных сёл. Путешественники прикрыли
лица меховыми масками, и теперь уж даже самый внимательный и досужий
наблюдатель не смог бы опознать в числе проезжих дам.