По мере моей тирады улыбка Исайи
тускнеет. Накомис хочет что-то сказать, но взмахом руки я
останавливаю её.
— Но у нас нет ничего, что может
заинтересовать вас, и нам не на кого больше рассчитывать, —
паникует бородач.
Подумал бы на секунду больше, мог
бы, как минимум, предложить нам еду.
— Значит, твоя позиция в этих
переговорах слаба, а моя — сильна.
Енох опускает голову и будто
сдувается.
— Я помогу вам.
Он тут же вскидывается, обретая
надежду.
— Только при одном условии.
— Да?
— Все ваши люди переедут к нам.
Станут частью нашего форпоста. Будут жить по
нашим правилам.
— Это невозможно! Наша вера диктует
нам образ жизни. Мы не можем жить в окружении технологий, в суете,
в грязи, в грехе! — ожесточённо отзывается парень.
— Мы только что установили, что ты не
в том положении, чтобы диктовать свои условия. Я веду жёсткий торг,
но даже так вы получите гораздо больше, чем когда-либо предложит
вам Самеди. Потому что ваших женщин не будут насиловать. Любого
ублюдка, который совершит подобное, я повешу сам.
Начинаю загибать пальцы.
— Потому что никто не будет вас бить
или издеваться иным образом. Потому что, как и прежде, вы сможете
жить единым анклавом, подчиняясь общим правилам. Работая на благо
всего форпоста и его обитателей. Потому что я не заставлю вас
сражаться с людьми, хотя мог бы. Достаточно будет и того, что вы
будете охотиться на зверей.
Исайя молчит, а я поворачиваю голову
к Нако и спрашиваю:
— Разве мои условия чрезмерны?
Невыполнимы?
Полицейская с кислым видом качает
головой.
— …Хорошо, — после долгой паузы
шепчет мой визави.
— Что?
— Хорошо! — твёрдо повторяет он.
— Какую позицию ты занимаешь в вашей
иерархии? Ты — старейшина?
— Нет. Просто рядовой член
общины.
— Тогда почему ты взял на себя право
говорить от имени общины?
Енох растерянно хлопает глазами.
— Перефразирую вопрос. Что мешает вам
потом сказать, что ты вообще не имел права заключать такое
соглашение. Сечёшь? Если ты не лидер поселения, наш уговор не имеет
силы. Или воспользоваться нашей помощью, а потом отказаться от
своей части сделки? Обман, небось, не настолько тяжёлый проступок,
как жизнь “во грехе”, — с усмешкой изображаю воздушные кавычки.
— Старейшина — мой отец, — наконец,
выдавливает из себя собеседник. — Один из двух, оставшихся в живых.
Он поддержит меня. Клянусь, я смогу убедить их выполнить наш
уговор!