– Господин граф, не могли бы вы
конкретно озвучить то, в чем вы обвиняете наших учащихся?
Краснолицый сверкнул глазами и
скривил губы, немного помолчал, но потом продолжил:
– Нам стало известно, что кто-то из
кадетов…
– Курсантов, – поправил его
Улицкий.
– Да, курсантов. Как бы это
выразиться… Ездит в сортир на “князьях”. Господа, это категорически
неприемлемо! Я требую немедленно разобраться и сурово наказать всех
провинившихся! Всех!
Курсанты молчали смотрели прямо перед
собой. Ни у старшекурсников, ни у “без вины виноватых” не дрогнул
ни один мускул.
– Это ужасно, – неожиданно возмутился
Улицкий. – Я не верю, что в нашем учебном заведении может
происходить такое непотребство! Курсант Рокотанский!
– Я! – рявкнул первогодок.
– Вам известно что-нибудь о
подобном?
– Никак нет! – честно глядя перед
собой, ответил тот.
– Вы уверены, курсант?
– Так точно, господин капитан первого
ранга!
– Хорошо. Курсант фон Тибальд. А вы
видели что-нибудь подобное?
– Никак нет, господин капитан первого
ранга!
– Курсант Циммер.
– Никак нет.
– Курсант Кузнецов.
– Никогда, господин капитан первого
ранга!
– Курсант Сорока.
– Впервые слышу о таком, господин
капитан первого ранга!
Улицкий помолчал, разглядывая
вытянувшихся курсантов.
– Как я и думал. Как видите, господин
граф, в нашем Императорском Военно-морском Училище никогда не может
быть ничего подобного.
– Но господин капитан!.. – возмутился
краснолицый.
– Извините, господин граф. Вы слышали
ответы наших курсантов. Не доверять слову будущих офицеров я не
могу. Я абсолютно уверен в правдивости и чести этих господ. Посему
прошу меня простить, у меня крайне много дел. Господа, у вас
остались еще вопросы к курсантам?
– Никак нет, – усмехнулся
офицер-авиатор и направился из кабинета, улыбаясь в усы.
Краснолицый помолчал, стал совсем
пунцовым, но тоже пошел наружу. Выходя из кабинета, он хлопнул
дверью.
Когда все затихло, в кабинете
остались только Улицкий и курсанты. Начальник училища скептически
поглядел на курсантов.
– Балбесы, – негромко сказал он и
расстроенно покачал головой. – Вольно. Свободны. Сорока
останься.
– Присаживайся, – сказал Улицкий,
когда они остались вдвоем. Потом он снял перчатки и бросил на
основательную дубовую столешницу.
Тон его голоса не предвещал ничего
хорошего. Фёдор осторожно сел на предложенный стул. Фингал снова
зачесался.