Желудок заурчал, и я, как зомби, последовал за подносом. У
выхода подтянул слюни. Приосанился и вышел в зал.
Народ уже расселся по местам, между столиками порхали официанты.
Салаты были уже расставлены, пришла очередь горячего. Гости пока
были трезвыми и беседовали вполголоса — в зале царил гул, звенели
бокалы.
Я поискал взглядом красавицу. Она сидела за дальним столиком и,
перегнувшись через него, беседовала с пожилой дамой в очках,
собравшей кудрявые волосы в прическу «муравьиная куча».
Место рядом с ней было свободно, а на следующем стуле сидел
краснощекий папик в цветной рубахе, его рука лежала на спинке
пустующего стула, где висела сумочка, вероятно, моей красавицы.
Сердце кольнула ревность, а в голове зазвучало: «Сползает по крыше
старик Козлодоев, пронырливый, как коростель. Стремится в окошко
залезть Козлодоев к какой-нибудь бабе в постель».
По другую руку от папика налегала на салат ярко накрашенная
брюнетка, ее обильная грудь норовила выпрыгнуть из декольте в
тарелку. Еще за столом была фигуристая девушка в откровенном синем
платье и с очень наглым лицом.
Всем пока было не до меня. Я направился к единственному
человеку, которого знал, — к Достоевскому, сидящему за сдвинутым
столом напротив выхода. Официант отрезал ему кусок от поросенка,
лежащего на серебряном подносе.
Заметив меня, смотрящий рынка распрямил спину, поднялся и,
вместо того чтобы подозвать, как обязывает его положение,
направился ко мне под внимательными взглядами коллег. Он шествовал
неторопливо, с коньячным бокалом в руке и широко улыбался.
Собравшиеся смолкали, поворачивали головы, видели меня и
замирали, с любопытством вытягивая шеи.
— Господа! — радостно воскликнул Достоевский, подойдя ко мне и
приобняв. — Позвольте вам представить героя вечера! Фартовый! Он
пришел на турнир последним и получил тридцать третий номер, но вы
все сегодня убедились — это парень номер один!
Достоевский, улыбаясь мне, начал медленно хлопать в ладоши.
Собравшиеся оторвались от еды. Загромыхали отодвигаемые от столов
стулья. Раздались аплодисменты — сперва вялые, но все более
нарастающие. И вот уже все смотрят с восхищением, хлопают. Не мне
хлопают, а потому что уважаемый Достали Мансурович не станет
говорить за какого-то лоха с улицы. Если сам Достоевский такие
слова о Фартовом сказал, значит, что-то в этом Фартовом есть.