Ночью поговорил с двойником, который ничем помочь не смог, а
поведение индианки охарактеризовал иронично: “Понравился ты ей,
подменыш! Не ищи логики в поведении женщины!” Тот ещё помощник,
другими словами!
И только на рассвете, когда я безо всякой надежды скользнул в
поле, оно соизволило отозваться. Да и то — не давая мне никакого
выбора затянуло в нить Самойлова! В общем, я, вроде, и рад был
возвращению поля, но и злился на него. Точнее, не так — пытался
понять как вообще к нему относится. Считать его разумным или
всё-таки себя — идиотом? Обе версии набрали одинаковое количество
эсэмэсок в онлайн голосовании.
А ведь была ещё одна странность — реакция поля на кипу…
Продолжая валяться в постели, я восстановил в памяти узор.
Пробежался внутренним взором по узлам, отмечая, что понимаю
вложенный в них смысл, и в который уже раз чертыхнулся. “В око-пака
их ждёт лишь бесконечный холод и голод...” И что всё это должно
значить? Цитата из священных текстов инков? Предупреждение? Ни фига
не понимаю!
Очевидно, чтобы во всём разобраться, мне нужно заставить бешеную
инку начать со мной разговаривать. Чёрт с ней с дружбой — врагами
не будем, и то хлеб!
— Альдо! — крикнул я в стену, зная что мой надсмотрщик
бодрствует и всё слышит. — Я хотел бы встретиться с отцом
Домиником.
За стеной скрипнула кровать, и через несколько секунд на пороге
появился видящий.
— Магистру нездоровится, — уведомил он меня. — Если у вас ничего
срочного, лучше не беспокоить его сегодня.
Ага, щас! Буду я тут валяться и накручивать себя до полной
потери адекватности, пока доминиканцу, видите ли, нездоровится!
Не-не-не, я не сплю — никто не спит!
— Это связано с его заданием, Альдо. Ему будет интересно.
Давайте навестим больного. Апельсинов ему по дороге нарвём.
Шутки итальянец не понял, но спорить не стал. Отвел меня к саду
и с удивлением наблюдал, как я заворачиваю цитрусовые в подол рясы.
Лучше бы, конечно, в пакетик, но откуда у них? Дикари!
Тень провёл меня через монастырскую территорию, остановился у
неприметной дверки в стене основного строения и постучал. Молча
кивнул на меня, когда дверь открыл пару раз виденный ранее монах.
Дождался, когда тот кивнет в ответ — обет молчания у них обоих, что
ли? — и сделал приглашающий жест, входи, дескать.
Падре лежал в комнате, чуть большей по размерам, чем моя келья.
Чистенько, но бедненько. Зато здесь даже полноценное окно было с
занавеской, не то что бойница под потолком в моей камере. Центр
помещения занимала большая кровать, на которой, белый на белом,
лежал магистр ордена. Выглядел он очень плохо. Так, словно все его
годы внезапно подкрались и напрыгнули на старика. Сердечный
приступ?