– Это вас довольно-таки сильно дискредитирует, моя дорогая! – произнесла Флош с упрёком. – Эти вечные снега, эти грандиозные пики, эта невероятная природа, и это необычайное творение человеческих рук-железная дорога… разве эти чудеса не перевернули вашу душу…? И если задуматься над тем, что именно мы, люди, нашли способ победить этих каменных монстров, чудовищ, сделать их полезными для нас… это мне напоминает историю про мышь, которая роет проходы в сыре! Это великолепно! И это ущелье…
– О! А это ущелье… Представьте… Если подумать о прекрасной женской груди… о расселинке между ними… есть с чем сравнить! Не правда ли?
– И это говорите вы…? Хорошо… А эти каскады?
– Что…! Каскады? Зрелище постоянной «pissevaches».
– Мочится… Кто?
– Я говорю о pissevaches. Справляющих нужду коровах. Разве это не меткое определение. В Швейцарии, как вы действительно знаете, все каскады похожи на pissevaches.
– Нет, я действительно не понимаю, о чём вы… Хотя… если задуматься, ваши слова, кстати, вполне разумны… Действительно – если посмотреть сзади на коров во время этого физиологического акта, мои бедные каскады походят именно на этих прекрасных коров, которые дают так много знаменитого швейцарского молока… из которого пейзанки производят прекрасное швейцарское масло… и столько хорошего мёда!
– О! Главным образом мёда… моя милая Флош!
Обед, от которого Флош, экономии ради отказалась, как всегда подавался во время извилистого подъёма на Готард, в то время, когда остальные блаженные туристы, тоже, как обычно, прильнули своими восторженными носами к грязным стёклам окон вагонов.
Только Этри и одна влюблённая пара устранились от участия в массовом любовании швейцарским пейзажем. Пара, как и все влюблённые, выступающие в этом оригинальном жанре, пожирала друг друга глазами, будто голодающие на строгой диете, смотрящие поутру на омлет со специями, зеленью и телятиной, грибами и томатами. Женщина, американка, будучи женщиной достаточно свежей на первый взгляд, но не очень молодой, была не обременена бюстгальтером на груди и смело демонстрировала её великолепие под лёгкой тканью блузки. Когда американка прилагала усилие, чтобы разломать свой немного пережаренный хлеб, её грудь колыхалась, как колокол на соборной колокольне.
– Вот то, что они предпочитают, эти мужчины! – вздохнула Этри, поглаживая и лаская одновременно ладонью худосочную грудь Феллаха, маленького арапчонка, который прислуживал ей. – Боже! На что способен наш мир! Мы готовы сожрать все… и даже этого милого мальчишку в возрасте тринадцати лет, – подумала она!