Очутился в центре внимания, подходя к дому. Гулявшие по двору
студенты при виде меня умолкали. Рассматривали моё тело, будто
никогда не видели по пояс голых мужчин. Не сразу сообразил, что
глядели не на мои выпиравшие рёбра и не на впалый живот – всеобщий
интерес привлекли украшавшие меня шрамы. Ещё у колодца я отметил,
что жизнь здорово потрепала Александра Усика. Нашел на своём животе
следы от старых рваных ран, места порезов на руках и груди. Какие
картины открылись зрителям на моей спине – лишь догадывался по
сочувственным взглядам.
Прошел в жилую мужскую комнату, борясь с желанием ускорить шаг.
Порылся в рюкзаке – поспешно натянул найденную там майку.
Стеснительностью я никогда не страдал. Но вот сочувственные
взгляды, что провожали меня до кровати, совершенно не понравились.
Не помню, чтобы в записях Людмилы Сергеевны видел упоминания причин
всех этих старых ран Комсомольца. Парню когда-то сильно досталось.
В школе-интернате? Или туда он угодил уже со всеми этими отметинами
на теле? Так или иначе, но детство Саши Усика прошло явно не на
берегу кисельной реки. Не удивительно, что крыша у парня
подтекала.
Желания прогуливаться по полям я не испытывал. Участвовать в
студенческих спорах и беседах – тоже не рвался. Объектов для
исследования вокруг дома трактористов я не видел: сомневался, что в
девяностых колхозные поля сильно отличались от тех же, что были в
шестидесятых. Пашка Могильный и Слава Аверин активно ездили по ушам
двум подружкам: Фролович и Пимочкиной – бывшим одноклассницам.
Рядом с этой четвёркой вертелась и моя соседка по автобусу – Надя
Боброва: она оказалась соседкой Оли и Светы по общежитию.
Присоединяться к компании я не пожелал. Решил, что несколько
дополнительных часов сна перед завтрашним рабочим днём мне не
помешают.
Но сразу завалиться спать не получилось: на своей кровати
обнаружил гитару. Смутно припомнил, что инструмент принадлежал
застолбившему верхнюю полку надо мной студенту. В памяти мелькнуло
воспоминание о прочитанной в интернете заметке. Её автор сообщал,
что шестиструнную гитару в СССР запрещали. Мол, знаменитые
композиторы доказали, что семиструнный инструмент лучше, что для
него есть больше аккордов. А шестиструнная «испанка» - западное
веяние, плохо влиявшее на советских людей. Потом автор и вовсе
впадал в маразм, доказывая, что наш инструмент не гитара –
гусли.