Они перевели ошарашенный взгляд на меня, потом снова на пол,
переглянулись и, под моим суровым взором, тихонько прикрыв дверь
обратно, в непривычном молчании удалились.
На душе потеплело снова.
Соскочив на пол, чуть ёжась от непривычного этому телу ощущения
холодного пола, босыми ступнями, подражая голосу советского радио,
продекламировал:
— Начинаем утреннюю зарядку. Ноги на ширине плеч…
Закончив с разминкой, оглядел роновский гардероб. Открыл шкаф и,
скопом выкинув всё шмотьё на кровать, принялся разбирать одежду,
негромко комментируя каждую вещь.
— Итак, майка-алкоголичка — одна штука, нафиг, — привычное уже
Эванеско, и половую тряпку, по недоразумению считающуюся майкой,
унесло в тар-тарары.
— Трико спортивное, штопанное, к хренам, — отправил туда же. —
Мантия парадная, сука, раритет, а-а-а, тоже нафиг, скажу, мыши
съели, — это чудо классического средневекового шитья я, с неким
извращённым удовольствием, разглядывал минут пять, пытался
определить, не является ли это какой-нибудь давней семейной
редкостью Уизли. Однако таблички «Мантия главы рода Уизли с 1300
года» или какой-то подобной не нашёл. Недрогнувшей рукой послал за
первыми двумя.
Остальные вещи столь кардинальных мер не потребовали, и их я
рассортировал в две отдельные кучки: грязное и мятое.
— Дети, завтракать! — разнёсся по дому привычный зов, а я, со
вздохом, принялся надевать наименее грязное и наименее мятое, что
смог найти.
Палево, скажете вы? Палево, отвечу я. Но, во-первых, в текущей
ситуации продолжать изображать подсвинка мне никак не упиралось, и
без этого у моего возможного соперника было минимум три года форы в
соревновании за руку и сердце будущей мисс «Магическая Британия».
Поэтому, «сильно поменяться за лето» мне было необходимо — край.
Во-вторых, семье на Рона не то что бы было плевать, но шестой сын —
это крохи внимания родителей. Увидят изменения и дружно решат, что
сын, наконец, взялся за ум, тем более, что кроме более пристойного
внешнего вида и порядка в комнате, я показывать пока ничего не
буду.
Продумав линию поведения, спустился вниз, напустив на себя
выражение мрачной суровости, ну или суровой мрачности, для создания
образа, и в привычном молчании уселся за стол. Наименее грязными в
гардеробе реципиента были классические брюки и голубая рубашка,
видимо, это был самый непривычный Рону наряд, который он надевал
раз в полгода-год.