Темьян страстно мечтал хоть разок
услышать человеческую речь, смех, да хоть ругань.
Несмотря на предсмертное заклинание
матери, он все чаще вспоминал тот последний счастливый день. И
ночь. И Арису. Живую и смеющуюся. А потом мертвую и изуродованную.
Вспоминал широко открытые, застывшие, зеленые глаза и испачканный в
крови некогда рыжий, а теперь грязно-бурый локон. И березовый
листок, прилипший к серой щеке. И две небольшие припухшие ранки на
шее, там, откуда вытекала ее кровь…
Кровь бежала по заботливо выточенным
деревянным желобкам… Капля за каплей… Вытекала и падала в огромный
медный чан… Кап-кап… Кап-кап… Как березовый сок из умело
надрезанного ствола… И нежный березовый листочек на мертвом
лице…
Этот листок сводил Темьяна с ума.
В тот день урмак не решился
прикоснуться к Арисе и снять листок с ее щеки. Теперь же ему
казалось, что смахни он его тогда, и Ариса была бы жива. Протяни он
тогда руку, и она вскочила бы на ноги, стрельнув лукавыми зелеными
глазами, зашлась румянцем, звонко рассмеялась бы и заявила, что все
это лишь шутка. «Какой ты глупый, Темьян! Это же просто шутка!
Обманули дурачка! Обманули дурачка!»
Темьян мотал головой, вскакивал и
бежал, ломая кусты, натыкаясь на стволы деревьев, пока не
спотыкался и не падал в изнеможении. Он изо всех сил сдавливал
руками голову, словно пытался выжать из нее страшные
воспоминания.
Юноша разговаривал вслух с матерью.
Жаловался и обвинял. А потом сникал, садился, всем телом прижимаясь
к толстому дереву, словно пытался слиться с его шершавым стволом.
Сидел, закрыв глаза, и вспоминал охваченную огнем мать и Кунни.
Вспоминал оскаленную, застывшую на шее мертвого врага пасть отца,
изрубленного на куски брата. Сдерживаемое материнской магией
безумие постепенно прорывало волшебную блокаду и все ближе
подступало к его беззащитному разуму.
Спасала Магда. Она приходила и
тыкалась в него мокрым, холодным носом. Хватала острыми желтыми
зубами, прокусывая до крови руку, и боль жестоким рывком вытягивала
Темьяна из пучины кошмара. Скоро его руки и ноги были покрыты
зажившими и свежими ранами от волчьих зубов. Но с каждым разом он
все слабее чувствовал внешнюю боль, раздавленный, сломленный
внутренними муками.
– Почему я не умер вместе с вами?
Почему «Скрижали» выбрали именно меня? Для чего? Кто я такой? –
часами шептали пересохшие губы, а пустые, застывшие глаза смотрели,
не видя, в холодную путаницу ветвей.