Егор хоть и трусил отчаянно, но мужское самолюбие в нём так и взыграло! так и взыграло!..
– Насчёт того, чей это сыночек, бабушка надвое сказала! Я ж тогда на целине был. В Казахстане. Забыла что ль?!
Ничего Варя на это не ответила. Только лицо у неё зелёное стало, как неведомая планета за окном. И две слезинки из глаз выкатились. И обе – кровавые.
Тут Егор Сладкосолев и проснулся.
Проснулся, а в окошко солнце светит. Наше родное, земное солнышко… Птицы – фьюти-фьюти-фью… – заливаются; петухи – ку-ка-ре-ку-у-у… – перекликаются. Благодать!.. Вскочил Егор с лавки, схватил свою куртку и – бе-жать из заброшенного дома.
Бежит вдоль плетней и заборов, а самого́ любопытство разбирает. Что ж это за дом, где сны такие снятся? Дай-ка, думает, спрошу.
Русские женщины, как известно, своей красотой по всему миру славятся, премии всякие за это самое получают, но в Лбово почему-то одна баба была страше́ннее другой. Ну буквально глаз не в кого окунуть. Та-акое на роже наворочено, не приведи Господь. Всё ж таки нашёл Егор женщину более-менее поприятственнее и приступил с расспросами:
– Слышь, тётка, а что это за изба?
– Которая?
– Да вон там, у кладбища.
Баба тотчас перекрестилась и лицом похмурела.
– Поганое место, – говорит. – Ведьма там одна жила, лет пять как помёрла. Ох, стерва была, ох, сте-ерва. Чё тока не вытворяла, поганка! На мою корову Зорьку порчу навела; та вместо молока кровью дои́ться стала. Правда, помногу крови даёт, ведра по три за одну дойку. Ну дак это ж не молоко, много не выпьешь.
– А не знаешь ли, – интересуется Сладкосолев, – был ли у неё чёрный кот?
– Как не быть, был котяра, – тётка сказывает. – Ох, страше-енный чёрт. С подпалинами тута и тута, – показала пальцем на свою голову. – Видать, когда ядовитые зелья заваривала, плеснула на него ненароком.
Покивал Егор на тёткин рассказ да на остановку припустил. Сел в автобус и поехал… А вскорости и Хлевное за грязными автобусными стёклами показалось, с милым сердцу родным домом и столь же милой и родной Нюрой, второй Егоровой женой. Ласковой, говорливой, работящей… Зарылся Егор лицом в две её необъятные груди, мягкие, как пуховые подушки, да и позабыл про странный сон, в котором ему первая жена Варя ребёночка у себя из живота вытащить наказывала.