Мне нужна была буржуазия. Не как презираемое купеческое
сословие, а как политически активная сила. Как потребители
отечественных товаров. Как альтернатива зажравшемуся и
развратившемуся дворянству. Прослойка, способная принять мои, к
сожалению, чрезмерно еще прогрессивные социальные идеи.
Я хотел, чтоб крестьяне стали… ну если и не богатыми, так хотя
бы зажиточными. Чтоб это, самое сейчас массовое сословие, смогло,
наконец, перестать выживать, и начало жить. Пить чай с сахаром,
одевать жен в ситцы и шелка, и отдавать детей учиться в школы.
Только дворянам эти мои устремления были вовсе не понятны. В их
понимании смысл существования крестьян - работать на благо
помещика. Все. Что крестьяне едят, из каких доходов платят подати и
как справляются с недородами – никого, по большому счету, не
интересовало. В крайнем случае, всегда можно было пригнать батальон
солдат, и выбить из непокорного быдла недоимки. Крепостное право
напрочь выбило из голов высокородных идею пряника, оставив только
кнут.
У купцов и хоть сколько-нибудь задумавшихся о будущем
промышленников подход был совершенно иной. Оно конечно -
земледельцы или рабочие воспринимались ими не как такие же люди с
такими же потребностями, а скорее как средство производства. Как
некий живой плуг или пила. Однако же, привыкшие считать деньгу в
мошне, были вынуждены заботиться о сохранности "плугов и пил".
Помнится в Томске, когда мы проводили первые аукционы концессий или
давали дозволения на устройства новых заводов и фабрик, нами
ставилось условия по социальной поддержке рабочих. Страхование
жизни и здоровья, ограничения по длительности рабочего дня и
минимального размера оплаты труда. И концессионеры были вынуждены
соблюдать эти требования. Но там, в Сибири, совсем другая
демографическая ситуация. Там послабления для работного люда могли
быть оправданы дефицитом человеческого ресурса. Рабочий всегда мог
плюнуть, простите, в харю жадному фабриканту, и уйти к
другому.
В России людей было много. И не просто много, а слишком много.
Программа переселения, конечно, чуточку меняла ситуацию. С
другой стороны Уральских гор и жалования были выше и земли
хлеборобам давали больше. С тех пор, как в шестьдесят девятом было
законодательно дозволено свободно покидать деревенские общины, с
целью переселения в восточную часть Империи, или по вызову
руководства промышленных предприятий, по тракту в год проходило не
менее двухсот тысяч человек. Вскорости ожидалось долгожданное
событие - соединение железнодорожных сетей России и Сибири. И я
смел надеяться, что за Урал двинет, по меньшей мере, в полтора раза
большее число людей. Но даже это - "капля в море" для восьмидесяти
миллионной, перенаселенной крестьянской России.