Крестьяне, ремесленники, да даже половые в кабаках или
проститутки с панелей Невского - пользовались повышенным
вниманием высшего сословия. О них заботились, им в помощь
устраивались благотворительные аукционы. Бесплатные больницы и
приюты. Купцы же были настоящими париями. Отверженными.
Прохиндеями, ловкачами и ворами уже в силу принадлежности к
торговому сословию.
Богатеи миллионщики строили на свои деньги церкви с золочеными
куполами. На свои же, к чести Российской Империи, везли в Лондон и
Париж продукцию фабрик и заводов. На средства купцов мостили и
освещали улицы, прокладывали водопровод и укрывали гранитным
панцирем зыбкие берега Невы. И все равно их считали людьми… нет,
даже не второго - третьего сорта. Где-то между дикими киргизами и
африканскими неграми.
Особенно чудно все это выглядело в столице. Санкт-Петербург рос
исполинскими темпами, и к семидесятому году считался уже четвертым
по величине городом Европы. Но вот тут нужно кое-что уточнить. Дело
в том, что, не смотря на растущее население, в городе на Неве было
куда меньше горожан, чем говорили о том сухие строки статистики.
Огромная, не меньше трети, часть жителей были переехавшими в город
крестьянами. Ими и продолжали себя считать. И мечтали поднакопить
денег и вернуться на "спокой" в родные места и местечки.
Эти люди работали на заводах, разгружали здоровенные баржи и
подтаскивали кирпич на стройках. Они мели мостовые от мусора,
вывозили нечистоты и обихаживали ломовых лошадей в купеческих
конюшнях. Но горожанами не были.
А раз они сами считали себя людьми в Петербурге временными,
соответственно, для них не строили особенные кварталы, или
еще какие-нибудь слободки. Селились городские крестьяне в тех же
самых доходных домах, что и все остальные обитатели людского
муравейника. Нет, ну понятно, именитые купчины вроде Елисеевых или
Громовых, обретались в специально для них построенных особняках. А
вот те, что помельче - простые лавочники, трактирщики и иже с ними
- в рядовых многоэтажках.
В Санкт-Петербурге процветали социальные джунгли, с их
вертикальным расслоением видов. Внизу, на первом, ближе к парадным,
или даже на парадном бель-этаже, с окнами на улицу мог снимать
многокомнатные апартаменты какой-нибудь гвардейский генерал. Выше -
средней руки чиновник. Еще выше лавочник, а вот под самой крышей
или в "смотрящих" во двор флигелях - уже бедные студенты и
городские крестьяне. И все эти "уровни" практически между собой не
общались. Генерал мог, от широты душевной, дать на водку рубль
какому-нибудь дворнику, выходцу из Псковской губернии, но
побрезговал бы даже кивнуть лавочнику. Такие вот чудеса.