Бородач крутил самокрутку и с ленцой давал советы:
— Да шибче бей. Чего как сонная муха?
— Кхем! — громко кашлянул я, привлекая к себе внимание.
— Доброе утро, ваше благородие, — сразу же бросил Гришка и
улыбнулся.
Детина же просто кивнул мне, как равному. В его волчьих глазах
царило искреннее презрение к такому слабаку, как Никитос. Память
Ника подкинула мне множество эпизодов, в которых Бородач, будучи
верным прихвостнем мачехи Никиты, намеренно толкал плечом бывшего
хозяина этого тела, сшибал с ног, а потом фальшиво извинялся и
улыбался. Мерзкий ублюдок. Это он зря мне на глаза попался. У меня
же сегодня практически дембель.
— Здесь нельзя курить, — звенящим голосом произнёс я, подойдя к
двуколке.
— Да я осторожненько… — отмахнулся мужик, словно от назойливой
мухи. Провёл мясистым языком по одному краю папиросной бумаги и
соединил с другим.
— Ты не слышал меня? Здесь нельзя курить!
— Нельзя, нельзя, — усмехнулся он, свысока посмотрел на меня и
стал сильными пальцами мять самокрутку.
Ярость бросилась в голову, а злость едва не прожгла грудную
клетку. Но вида я не подал, хотя пар чуть ли не из ушей
повалил.
Поставил саквояж, протянул руку к Гришке и сказал:
— Давай-ка помогу.
Тот удивлённо глянул на меня и молча вложил в мою ладонь киянку.
Я взял её и оценил вес. Легковата, но ничего не поделаешь…
Размахнулся и со всей силы влепил киянкой точно в лоб Бородача.
Тотчас округу огласил истошный вопль, который злым лаем поддержали
все местные собаки. Между бровей урода заструилась кровь, а в
глазах боль смешалась с искренним удивлением. Но уже в следующее
мгновение в его зенках осталась лишь боль, поскольку я ещё раз
ударил урода киянкой, только теперь в нос. Раздался хруст и
брызнула горячая кровь. А сам Бородач выронил самокрутку и
покачнулся, дав мне замечательную возможность провести заднюю
подножку. Этот приём не требовал большой силы, так что спустя миг
детина с шумом рухнул на пол, а рядом упала его фуражка.
— Я… вас… всех… мразей… научу уважать себя… — прорычал я,
продолжая орудовать киянкой. Она взлетала и опускалась на вопящего
мужика. А тот попытался встать: перевернулся и воздел себя на
четыре мосла. Однако острый носок моего штиблета вонзился в его
печень, вызвав у детины очередной вопль боли. Следом я добавил удар
киянкой между его лопаток. Он снова упал на солому, заскулил и
сжался в окровавленный комок, перестав сопротивляться.