Соседки наотрез отказались от выпивки и с усмешками читали скучные на вид книги. Илья смотрел на девушку, которая, очевидно, предназначалась ему по росту – они были самые высокие в этой компании, – и думал о том, что она глупа. Ситуация располагало к подобным мыслям, и он представлял, как все, в конце концов, произойдет. И точно: товарищ вернулся, подмигнул им, они направились в коридор.
Соседки оторвались от книг, задвигались, наладилась закуска. Высокую девушку звали Наташей. У нее были припухшие веки, карие глаза и очень женское, чуть скуластое лицо. Движения ее рук были плавны, она как бы мягко раскрывалась и закрывалась ими. В том, как она ступала, оправляла постель, медленно оборачивалась, отвечая, были такие полнота и законченность, такие равновесие и порядок, какие достигаются только сиюминутностью существования. Это-то Илья и посчитал глупостью. С каждой минутой она нравилась ему все больше, но маленькая упрямая уверенность в ее пошлости (может быть, это был его контршанс?) позволяла ему снисходительно улыбаться и говорить тягуче и веско. Он не любил в себе этого, но сейчас, выпив вина и поверив в благополучие сегодняшнего вечера, он поверил и в правильность произвольно выбранного поведения. Во всяком случае, он думал, что выбор произволен. Впоследствии он думал иначе. Может быть, и зря.
Наташа сидела по правую руку от него за углом стола, он видел ее лицо в три четверти, и, даже разговаривая с ним, она не поворачивалась в фас. Это было признаком равнодушия, как он думал позже. Тогда же решил, что от скованности.
…И вино было выпито, и давно настольная лампа была задвинута за шторы, на подоконник, рассеивая оттуда оранжевый свет. И двое товарищей Ильи совсем поладили с подругами Наташи, то танцуя с ними, согласно слившись телами, то, сидя на постелях в обнимку, посмеиваясь, рассказывая что-то, друг другу тихо, грудными, близкими голосами, а Илья все так же сидел за столом, закинув ногу на ногу, откинувшись на спинку стула, трогая пластик стола, – сама непринужденность, от которой было скучно. Но она-то – разве скучала? Глубокое, непонятное терпение было в ней, и с этим терпением она поднималась раза два потанцевать с ним – что толку было от этих танцев? Рука на ее спине, чуть ниже лифчика, да запах кожи, запах волос и вдруг вырастающее бедро касалось его ног – ни на что это не указывало, не было привычного: нравлюсь, не нравлюсь.