Марк и Кэй осмотрели помещение: это
была полупустая комната, в которой находилось ровно столько,
сколько нужно, чтобы скрасить часы работы, но не превратить их в
приятный досуг. Из нее вела лестница, после которой начинался такой
же короткий коридор, всего метра три.
— Никого, — сказал Кэй, крутя
головой, принюхиваясь и приникая ухом сначала к одной двери, затем
ко второй.
Осторожно двигая пальцами, Марк
открыл оба замка. Внутри тоже не нашлось ничего стоящего внимания —
это были врачебные кабинеты со столами для осмотра и кожаными
ремнями на уровне груди и лодыжек, стульями и инструментами,
убранными в шкафы.
— Там кто-то есть, их много, но
запах слишком слабый, — повторил Кэй, скалясь и порыкивая.
Коридор заканчивался железной
дверью. Суррей таким взглядом уставился на нее, что казалось, мог
бы — снес ударом.
— Ты поэтому не учуял? — спросил
Марк, нащупывая рычаг внутри замка.
— Нет, тут даже дверь пахнет
странно. Опустошающе, что ли. Я не знаю, как это объяснить.
Захотелось, чтобы замок не открылся
— это было сродни инстинкту. Быстро проведя рукой по лицу, Марк
снова нащупал детали. Засовы поддались и отъехали в сторону, он
потянул дверь на себя.
Тишины внизу не было — ее разбивали
десятки голосов, которые тихонько бурчали под нос, плакали или
по-звериному подвывали. Но большая часть молчала. Одно объединяло
всех — когда открылась дверь, они точно по команде уставились на
Марка и Кэя.
Их было не меньше двухсот —
несколько рядов клеток, в которых сидели мужчины, женщины, дети,
старики, обряженные в длинные серые рубахи. У них впали глаза,
заострились черты лица, а кожа стала такой бледной, что едва не
просвечивала. На полу валялись остатки еды. Стояли миски с водой,
ведра для отходов, лежали тонкие одеяла. Некоторые сбили их в кучу
и улеглись, зарывшись с головой. От сидящих не пахло ни потом, ни
грязью — от них исходил одинаковый металлический запах, который,
смешиваясь с ароматами лекарств и спирта, напоминал о стерильности
больниц, о болезни и о смерти.
Хотелось заткнуть уши, развернуться,
выйти, захлопнуть дверь, но ноги сделались ватными, и любые мысли
перекрывал тот десяток голосов, которые не молчали, а подвывали,
слабо, отчаянно и со страхом, будто только это у них и
осталось.
Кэй зарычал, тусклые взгляды сидящих
обратились к нему, некоторые вцепились в прутья, но в глазах не
появилось интереса или удивления — это была механическая реакция,
подобная тому, как тело реагирует на резкий свет или громкий звук.
Упав на колени перед ближайшей клеткой, суррей протянул руки к
худющей девчонке лет двенадцати на вид.