С трудом встав и держась рукой за
голову, Марк подошел к окну, чтобы впустить в комнату прохладный
воздух. По раме прошла рябь, она превратилась в скопище точек,
совершавших едва заметные движения — каждое вызывало покалывание в
ладонях, будто через них пропускали электрический заряд. Он
отдернул штору: свет от луны и ламп отозвался резью в глазах —
зажмурился и на ощупь открыл окно.
В комнату залетели голоса: слова не
удавалось разобрать, но явно говорили двое. Марк выглянул: внизу
действительно стояли двое слуг в ливреях дома Кристоге, рядом — еще
четыре жмущиеся друг к другу фигуры. У самой худенькой подрагивали
плечи, как при плаче. Вокруг них было столько золотых нитей, что
они казались спрятанными в кокон.
Не в силах смотреть, Марк задернул
штору и вернулся в кровать.
Головная боль и тошнота закончились
на восьмой день, вместе с ними исчезли чувствительность к свету и
звукам, а шевеления больше не отзывались пульсацией в висках. Марк
выбрался из кровати уже без стонов и проклятий, голова была
предельно ясной, тело двигалось свободно, а мир оставался целым и
больше не превращался в мозаику.
Синеватые сумерки за окном говорили
о том, что сейчас около четырех утра, может, ближе к пяти. Лежать
было невыносимо, хотелось выйти на воздух, и Марк начал одеваться.
Из зеркала в ответ посмотрел бледный человек с заострившимися
чертами лица, мешками под глазами и выступающими ребрами.
Дверь в сад, что в столовой, была
заперта на простую щеколду, и, открыв ее, Марк остановился на
пороге, с удовольствием вдыхая ночной воздух, в котором по-прежнему
мешались ароматы персиков и груш. С улицы веяло теплом, точно уже
наступил июнь, и после недели заточения увиденное казалось
по-особому прекрасным. Не сдерживая улыбки, Марк вышел.
Сад делился на две части: парадную с
аллеями, фонтанами, статуями и хозяйственную, с оранжереей и
флигелями, похожими на домики для слуг. Мир уснул, став тихим и
мирным, словно секретов у него не было вовсе.
Марк обошел меньше четверти, однако
ноги уже отозвались слабостью, а дыхание стало тяжелее. Усевшись на
скамью, он поднял голову к куполу. Маленькие, тусклые лампы можно
было принять за звезды, хотя на горизонте уже появилось
светло-желтое марево.
Сидеть было хорошо. Марк хотел бы,
чтобы таких спокойных, одиноких ночей стало больше. Без вопросов.
Без всяких слов. Без боли. Сейчас мир даже казался прекрасным, и
улеглись все иглы, которые заставляли присматриваться,
прислушиваться, выжидать. На отсутствие ответов, непрошенное
испытание, странных ночных гуляк хотелось просто закрыть глаза,
вычеркнуть из памяти и попробовать заново, точно неделя боли стала
отмашкой, закончившей первую попытку и начавшей вторую.