Где-то ближе к концу птица Сирин назойливой песней
отвлечёт, будто к краю сгоняя, гоня лошадей,
может кто-то смолчит и глаза закрывая, хоть тресни,
наиграется вдоволь в уступчивых, глупых людей…
Кто-то сразу стреножит, на путы пойдут и рубахи,
перетягивать вены, смотри, до упора не смей,
и накаркает Феникс – остались минуты до драки
и часы до потери и прОводов лучших друзей…
Что с гитарою делать, последней уже, семиструнной,
все семь струн – это семь перетянутых связанных чувств,
все семь нот и цветов, от слепящей палитры до лунной,
но уйдёт из-за шторма корабль намеренно пуст…
Что-то стало не так – незаметно, умышленно, громко,
отошёл горизонт, или это шельмует неон,
не налита с усмешкой прощальная горькая стопка,
только птица заплакала горько по нам – Алкион…
И как будто нарочно приходят червлённые тучи,
пыль в глаза от прибрежных бунтующих дюн,
прилетает с востока по души, по наши, до кучи
смертоносный и вещий пророк Гамаюн…
Где бы здесь отмолиться, да так чтоб до ручки, до края,
чтоб уже до последней, до знойкой, изломной черты,
чтобы звон колокольный по нервам стегая, стегая,
рассказал – кто такой и что стОишь, наверное, ты…
Эти птицы в раю понапрасно поют и пророчат,
кто-то кинет монету в подставленный сбоку картуз,
не разбудит с утра непроспавшийся с одури кочет,
и не ляжет бубновый пророческий туз…
У портовых ворот в спешке брошены блАжи и кони,
и надсадно кричат чайки, словно бросая к чертям,
не осталось уже смысла в этой пропащей погоне,
а пророчество сбылось, но как-то уже пополам…
Этим птицам не нужно, чтоб их позабыли в горячке,
всё намеренно просто – и это навязчивый сон,
бьётся Феникс в туманной пророческой спячке,
тихо Сирин поёт, ну и плачет смешной Алкион…
Где бы здесь отмолиться, да так чтоб до ручки, до края,
чтоб уже до последней, до знойкой, изломной черты,
чтобы звон колокольный по нервам стегая, стегая,
рассказал – кто такой и что стОишь, наверное, ты…
* * *
По эталонам меряем невроз
и даже время – связка сухожилий,
единственно волнующий вопрос —
в размерности и полноте усилий.
Да пустяки, первично не яйцо,
не курица, тем более живая,
а брошенный небрежно прям в лицо
надкушенный бифштекс в буфете рая.
Официант, здесь кухня ни к чертям,
нет сочности и остроты эстета,
жующим втихомолку двум третям
не до истерик звучного фальцета.
Да будет день и будет звон и треск