Когда мальчиком Йон пришёл в Мужской Дом, выпил ритуального чаю
и заснул на алтаре, чтобы проснуться в новом теле подростка – он
сразу ощутил в себе кипучую силу, отвагу и ярость укрощённой
молнии! И она, эта сила, жаждала свободы, отваги и подвигов.
Жаждала крыльев.
Мог ли он, сирота, родителей которого забрал оползень, надеяться
на полёт? Да, мог. И добился, потому что не только надеялся, но к
тому же был отважен и не боялся трудностей. Так кто помешает ему
теперь доказать свою отвагу старшим?
И в эту ночь он снова украдкой выбрался из ученической хижины,
обошёл сторожей, пробравшись по увитому корнями горному склону на
пусковой уступ, где, как птицы на привязи, ждали учебные планёры,
отыскал свой… И вот она – свобода!
Пусть будет новый нагоняй, когда на рассвете он небрежно
спикирует на посадочное плато. Пусть опять лишат полётов на неделю,
оставят без сладкого к чаю… Зато с каким завистливым восхищением
будут смотреть на него остальные мальчишки! И наставница Сирше,
выговаривая ему, конечно же, будет сердиться понарошку, пряча в
уголках глаз гордую улыбку: дескать, растёт славная смена.
И с каждым таким рассветом всё ближе день, когда он, Йон из
Вересковой Впадины, пройдёт второе и последнее посвящение – и
пробудится уже мужчиной, которому никто никогда ничего не запретит.
И возьмёт себе настоящее мужское имя. Например, Тихе! Да, самое
то…
Замечтавшись, Йон чуть не пропустил Мервин Пик, за которым ветра
резко менялись. Растяпа, мысленно укорил себя паренёк, натягивая
рулевые ремни и закладывая вираж. Вот так, порядок: теперь попутный
ветер понесёт его до Хельмова Распадка, откуда прямая дорога домой.
Вовремя опомнился! Ещё немного, и унесло бы восточным ветром
далеко-далеко, к заросшим соснами Двум Вершинам, откуда не меньше
суток добираться до дома…
Про те Две Вершины говорят, будто место дурное, не хуже Бесова
Каньона. Наставница Сирше, перепив как-то на весеннем празднике чаю
с цветами хмелюги, рассказывала, будто девчонкой видела на
их заснеженных вершинах две хижины, белую и чёрную, и дымки из труб
курились в небо. А Беннека из второго лётного отряда однажды
взаправду унесло туда ветром. Вернулся только через сутки,
перепуганный и ошалевший. Когда его отпаивали кофе – рассказывал
небывалые вещи: клялся, будто кружил над тамошними сосняками не
меньше трех дней. И всё повторял: «Главное, вижу – вот сова летит;
отвёл глаза, гляжу – ой, не сова то, совсем не сова… Ой, братцы…»
Так и отстранили Беннека от полётов.