«ГДЕ ОНА».
– Я н-не понима… а-а-а! – Мадеус
взвыл, когда монстр провернул лапу в его плече.
Оно всё знает, в страшном озарении
понял вдруг работорговец. Оно подобралось к его каравану в
предрассветных сумерках: возможно, рассмотрело из укрытия со всех
сторон – в том числе, фургон с выломанной стенкой и цепями в
потолке… И всё поняло. Но кого оно ищет?
Лапа монстра на миг замерла – а потом
заметалась, заплясала по стене. Посыпались опилки: стальной коготь
кромсал драгоценную древесину, оставляя светлые царапины.
Потрясённый Мадеус смотрел, как из беспорядочных росчерков
постепенно складывается рисунок. Лицо; девушка-кукла с закрытыми
глазами, с длинными волосами и чёлкой на лбу. Руки сложены на груди
накрест… Так. Стоп. Эти черты – неужели та девица, как там её
звали?..
– Алиса! – вырвалось у Мадеуса.
И тут же он проклял себя за
несдержанность: тварь рывком надвинулась на него, так что кошмарное
подобие морды оказалось перед его лицом. Мадеус взвизгнул.
– Не надо! – трясясь, провыл он. – Я
клянусь!.. Я ничего ей не сделал! Она была тут! И с ней ещё была
подружка… Они хотели ехать на север! Но, но, но клянусь, я
ничего!.. О, духи, умоляю, нет!
Тварь, казалось, замешкалась. Потом
протянула щупальце к большой карте Медноречья, приколотой к стене.
Коготь застыл над картой.
– Н-наковальня, – прошептал Мадеус. –
Они собирались… в Наковальню.
Коготь вонзился в предгорья Турбинных
Гор, прямо в точку, отмечавшую город. Мадеус лишь молча кивнул.
Силы вдруг покинули его.
Какое-то время чудовище было
неподвижно. Затем выдернуло лапу-копьё из плеча Мадеуса, и купец
ополз по стене на пол. Единым сложным движением тварь развернулась,
будто враз утратив интерес к жертве, и поползла к выходу,
переступив через сжавшегося Лаврия. Мадеус откинул голову и
прижался затылком к стене. Жив! Он выжил!
Тихо всхлипнув от навалившегося
огромного, немыслимого счастья, купец закрыл глаза… За миг до того,
как тварь, не оборачиваясь, выбросила в его направлении щупальце.
Взвизгнувшее алмазное сверло на конце ударило Мадеуса в лоб, прошло
насквозь и погрузилось в стену; за ворот щёгольского плаща купца
просыпалась струйка опилок.
Мадеус Перванш умер в мгновение ока,
даже не успев этого понять. И этот итог его жизни был величайшим
милосердием для такой запятнанной грехами и мерзостями куклы, какой
он был.