Андрей Георгиевич сразу же
посерьезнел, даже посуровел. Нехотя сказа:
- Сегодняшние события стали, на мой
взгляд, дурным примером нашего разговора о роли Неба на Земле.
Святой, то есть в данном свете я, появился и даже в России, но
среди простых людей не появился. И люди волнуются – где все яркие
чудеса и, можно сказать, фокусы. Власть попрятала или святой
ненастоящий? Вот и волнуются.
Макурин поморщился, как бы беря в
свидетели императора с сыном. Добавил, болезненно кривясь:
- У Синода же так себе. Какой там
народ – несколько сотен, а может тысяч баб с детьми, тьфу!
«Однако же в феврале 1917 года как
раз они стали детонатором, взорвавшем могучую империю, - подумал
Андрей Георгиевич про себя, - впрочем, это не их дело. К этому
времени Николай и его сын давно уж будет мертвы и даже истлеют в
своих саркофагах».
- Что же касается бунт, то это на
совести говорящих. На мой взгляд, в самом худшем случае – бабья
говорильня. И полиция там не смогла проявиться только из того, что
ее не было. Да ваше величество, - ответил Макурин на удивленный
взгляд Николая, - разве можно тремя полицейскими разогнать огромную
толпу баб. Тремя мужиками можно суметь разогнать трех баб, не
более.
Тут все собеседники невольно
улыбнулись, даже император, пусть и неохотно. Ведь все они знали,
каковы женщины добры и ласковы поодиночке и как злобны и свирепы
большой толпой, да еще с детьми под ручку.
- А так, я прочитал им проповедь,
немного поговорил, и они мирно разошлись, - закончил рассказ
святой, - а если мне не верите, то можно потребовать допросить
исправника с двумя полицейскими.
Даже некоторое недоверие со стороны
императора с цесаревичем тут же исчезло. Ведь полиция XIX века была
действительно полицией, нацеленной на разгон бунтов. И врать
напропалую им было совсем не с руки.
- Я, ваше величество, разговаривая
около Синода с простыми людьми, понял, что это будет настоящий долг
и перед вами, - уважительно поклонился он перед императором и
немного выше перед цесаревичем, - да и перед простым народом. Сам
взбаламутил своим появлением, сам должен и утихомирить.
Андрей Георгиевич вопросительно
посмотрел на императора, словно передавая ему всю
ответственность.
Николай помедлил, раздумывая. Нет,
ответственности он не боялся. Безграничная власть всегда
соседствовала с огромной ответственностью – за годы правления он к
этому просто привык и считал обычно объективностью. Он пытался
понять, прав ли его министр, а вместе с тем и святой, четко
отодвинув в сторону государство и даже его, императора!