А потом ему стало хорошо. Словно
кто-то могучий и сильный (Бог?) отчески провел ему по голове. И не
по волосам, а прямо по мозгам. И, разумеется, не ладонью. Но очень
хорошо.
Видимо, это был комплексное влияние.
Он не только выздоровел, но и значительно окреп и стал сильнее. Вся
это дьявольская слабость, кружение головы и вялость тела прошли,
как не бывало.
Но одновременно ему вдруг все четко
стало понятно. Увы, но голова святого – не тот инструмент, чтобы
познавать Вселенную или, хотя бы, одну из войн. Понятие было
твердым и всеохватным, не требующим доказательств и категорически
подкрепленным на всех уровнях – от морального до физического.
Макурину сразу же стало ясно, что без
Божьей помощи тут не обошлось. Бог, не только Всемогущ, но и
Безответно Добр. Но одновременно ему стало понятно, что его понятие
всеобъемлющего мира, которым человек, будь он хоть как силен и
могуч, увидеть не сможет, существовавшее только в
туманно-эмоциональном виде, теперь окрепло и выкристализировались.
Увы, даже его умения и мощь святого не могут помощь. Ведь даже Бог
на Небесах ему мягко говорил, что и ему в человеческом обличии это
не объять. А уж человеку, пусть святому, тем более!
Он уже сам, не опираясь на помощь
мужчин, сначала встал, а потом сел на тот же самый стул, с которого
только что постыдно упал.
- Увы, государь, - Макурин
отрицательно посмотрел на Николая, - вот время доклада его
превосходительства военного министра, я попытался получить
всеобъемлющие данные о войне с помощью Нашего Всемогущего Бога
- Вам отказали? - с интересом спросил
Татищев. Как же, святой буквально на глазах являет чудо, а он в
присутствии государя становится свидетелем. Потом опомнился под
любопытно – недовольным взглядом Николая I, не понимающим, как
военный министр так осмелел: - извините, государь, я виноват.
Просто Андрей Георгиевич святой, а я сторонник нашей церкви.
Император пусть и сухо, но кивнул.
Вспомнил, что министр еще с молодости был знаменит своей гульбой в
парижских вертепад и долгими молениями в посольской церкви.
- Так как же, Андрей Георгиевич,
извольте объяснить, - обернулся он уже к Макурину: - если, конечно,
Господь вам позволит.
Последняя оговорка давалась
императору с трудом, все-таки монарх всегда был всемогущ в
России.
- Господь Наш Всесилен, но Добр, -
перекрестился святой, - мне, кажется, он позволит мне это сказать
близким мне людям.