Ведра оттягивали руки, но я привычно не обращала внимания на их
тяжесть. Что тут идти-то осталось? Вон уже и флигель виднеется.
Несколько шагов, щелястая дверь громко захлопнулась за спиной, в
коридоре привычно темно.
До комнаты добежала за считанные минуты.
— Старшая заходила, — встретила меня соседка.
Она сидела на постели, и в сером утреннем свете многочисленные
синяки на ее белой коже выглядели устрашающе. Мне тут же
вспомнилось, каким я увидела арна у дождевой бочки: на смуглой коже
капли воды блестят, мокрые подштанники плотно облепили ноги и
ягодицы, влажные длинные волосы спадают на бугрящуюся мышцами
спину, руки сплошь темными волосами покрыты. И грудь тоже, но это
уж я потом разглядела, когда он повернулся. А еще мне показалось,
что я когти видела — черные, острые, слегка загнутые. Такими кожу
пропороть — раз плюнуть.
«Больно?» — с сочувствием взглянула на Златку.
— Не бери к сердцу, — отмахнулась та. — Это только выглядит
ужасно, а так ничего, терпимо.
Как же, терпимо! Вон царапины какие глубокие!
— И охота тебе все время воду таскать? — вздохнула Златка. —
Чай, не благородная, каждый день мыться.
Благородная не благородная, а к грязи так и не привыкла за два
года. Все тело зудит и уснуть не могу, если вечером мокрой тряпицей
не оботрусь.
Я поставила ведра на пол рядом с табуреткой, налила немного воды
в таз и скинула рубаху. Кожа тут же покрылась пупырышками. Ох уж
этот холод Белвиля...
Я провела тряпкой по шее, вытерла лицо и руки, посмотрела на
почерневшую воду и грустно вздохнула. Без мыла тут не обойтись, а
мое еще третьего дня закончилось. Как ни растягивала, а до
ярмарочной распродажи все равно не хватило…
— Возьми у меня на полке, в старой банке из-под масла, — словно
услышала мои мысли Злата. — Я вчера в бане кусок стащила, пока арн
не видел, — она хитро улыбнулась и подмигнула. — Не задаром же
честь девичью отдавать?
Ну, положим, с честью девичьей Златка уже лет десять как
рассталась, сама рассказывала, а вот предприимчивости соседке не
занимать.
Я заглянула в банку и обнаружила там небольшой кусочек душистого
мыла — белого, пахнущего розами и жасмином, с красивыми выпуклыми
узорами и маленьким штампом дома Шартен. Оно словно пришло из той,
другой жизни, про которую я уже начинала забывать, и на душе стало
тоскливо.