Бля, вот это меня как мыслями-то приложило и до чего донесло!
Чисто инстинктивно, как не делал уже давненько, я схватился за шею, растирая ее, и пропустил момент, когда Инна почти бесшумно вышла из ванной, настолько выпал из действительности от своих размышлений пополам с воспоминаниями.
Дернулся от ее прикосновения к плечу и тупо смотрел, как беззвучно из-за грохота крови в моих ушах двигаются ее губы.
— Что? — хрипанул и сглотнул начисто пересохшим горлом.
Инна замерла напротив, кажется, еще бледнее, чем была, глаза огромные, темнее темного, сейчас широко распахнуты. Глядит снизу вверх на меня требовательно и решительно. Капельки воды на ее резных ключицах блеснули в неярком свете ночника, заставляя меня заметить, как она взволнованно дышит. Мордой бы уткнуться, языком пройтись по этим выпирающим косточкам, от вида которых у меня внутри вдруг больно и распирает. Жаром вмазало по мозгам, хлынуло по венам, врезало в пах жестко. Еще одна извилистая водяная дорожка побежала от виска вниз по щеке, оставляя пробуждающий во мне дикую жажду след до уголка ее рта. А я ведь реально окочурюсь, иссохну, если не вберу эту крошечную каплю со вкусом ее кожи.
Что она сказала? “Я не боюсь”. И про мысли. Что хочет, чтобы они были.
— Я… — Не понимаю, о чем ты? Да хер там! Считаю, что это опрометчиво и неуместно? Да в п*зду!
— Я хочу… — повторила Инна, чуть еще подаваясь ко мне, и конец, меня сорвало.
Все, что навалилось на меня с того момента, как ее увидел: вся смута, похоть, память неосознанная, чисто телесная, но настолько неожиданно непомерно весомая, будто действительно все эти годы копилась и ждала момента врезать — все это рвануло из меня, и меня к ней. Мир кувыркнулся, пол вон из-под ног, воздух — чистый пламень, и женщина напротив еще жарче — чистое солнце, в которое я упал. Лапой одной жадной с пальцами врастопырку в волосы на ее затылке, захватывая, фиксируя, отбирая шанс отступить и отказать. Второй — жестко ее к себе за талию, и тут же, только вжался стояком ей в живот, вниз, стискивая ягодицу сквозь ткань. И ртом к ее губам, что раскрылись сразу, впуская мой язык, позволяя бесчинствовать, соглашаясь на все и сразу. Целовал, глотая ее вкус и стоны взахлеб, мял всю, тискал, не в состоянии понять, отчего же так дико прет меня: от того, что узнаю я эту женщину на ощупь, или оттого, что вспоминаю. Втирал ее в себя, размазывал прямо беспощадно, как если бы она была бальзамом целебным, а я сплошной раной, не позволяя оборвать поцелуй. Но мало мне стало исцеления, мало ее только по мне, мне нужно в нее.