Первое прикосновение к сундуку окончилось неудачей и маленькой
ссадиной на указательном пальце. Тихо ругнувшись, я недобрым словом
вспомнила себя-прошлую, которая, скатившись в позорную истерику,
применила к сундуку все возможные чары. И он, и без того надёжно
зачарованный, превратился в это чудовище.
Вторая попытка окончилась ссадиной на лбу: сундук подпрыгнул, я
дернулась и…
– Да будь ты проклят, мерзавец!
Сундук открылся.
Точно! Я же тогда проклинала любовника леди Фоули-Штоттен – вот
эта фраза, видимо, и закрепилась как пароль.
Опустошив сундук, я решительно захлопнула крышку, затем, положив
на нее ладонь, властно произнесла:
– Да будь ты проклят, мерзавец.
Сундук издевательски дрогнул, но не открылся. Что ж, хорошо, что
я вытащила из него вещи.
Первым делом я достала подаренные отцом серьги: в них хранился
оч-чень неплохой заряд колдовской силы. Как и в колье, но оно было
слишком вычурным, чтобы носить его просто так.
А затем чуть подрагивающими руками взяла увесистую кожаную
сумку. Тоже подарок, но не от отца.
Сорок один наконечник для стрел из льдистой окраинной стали.
Могло хватить на полноценный клинок, но мастер к тому моменту уже
сильно ослаб. Сейчас, будучи взрослой, я понимаю: он знал, что
умирает. Знал и все равно стремился позаботиться обо всех нас. Не
будучи в силах создавать новые клинки, он сотворял арбалетные болты
и наконечники для стрел. Снова и снова, до кровавого пота, до…
– Ни один не пропадет даром, – коротко выдохнула я. – Особенно
сейчас.
Здесь, дома, можно легко забыть о том, что проклятый клинок
обрел свободу. Но…
По спине скользнуло холодком: кто-то незнакомый переступил через
охранную сеть.
– У нас гости, – рыкнул Гамильтон. – Судя по обилию кружева и
оборок – леди Тарлиона Фоули-Штоттен-старшая.
Вот ведь… Нормальные люди еще спят!
«Так и верно, нормальные – спят. И никто не увидит, что она
пришла к той, с которой клялась не разговаривать».
Зачерпнув силу из сережек, я чуть подправила охранку, чтобы леди
Тарлиона не могла войти в дом, пока я сама не открою дверь.
Освежающие чары на лицо, волосы в простую косу. И вместо ночной
рубашки и халата – тот самый наряд, который отныне заменит все мои
платья. Тугой корсет, обтянутый фиолетовой кожей, черное шитье с
опаловыми чешуйками. Кипенно-белая рубашка и узкие черные брюки. От
корсета вниз спускается темно-фиолетовая ткань, она закрывает
брючные пуговицы и тяжелыми складками расходится в стороны,
достигая пола только за спиной.