Я
переглянулась с Григорием, и тот кивнул, соглашаясь с моим
невысказанным предложением.
– То есть
вы там обсуждали, как меня – твоего учителя – будут
убивать?
Теперь
Пущин позеленел лицом, его ужас я ощутила без озарения. Мысли о
том, что он может быть причастен к смерти любимой его однокашниками
Александры Платоновны, Иван не допускал, ведь даже предположение о
такой возможности навсегда вычеркнет его из списков друзей среди
всех выпускников Лицея. Вон и Пушкин раскрыл рот в изумлении, а
Горчаков внимательно смотрит на товарища, шевеля при этом губами
какие-то ругательства.
– Нет!
Что Вы! Я никогда бы на это не пошел! Ни о чем таком речи и не
было!
– А я вот
сегодня при обыске обнаружила в том проклятом доме письмо от своего
английского недруга, где он прямо говорит о том, что некую
светловолосую барышню-освещенную необходимо смахнуть из жизни,
чтобы не мешала на пути к прогрессу и народному счастью, – в голосе
моем ехидства было через край.
– Я бы
никогда… – вновь пролепетал Пущин. – Вас… я к Вам со всем уважением
и любовью!
– А если
не меня? – спокойно спросила я, хотя внутри все кипело, словно в
котле паровозном. – Других можно жизни лишить за счастье
народа?
Иван только собрался ответить, но
посмотрел на товарищей и промолчал. Если наш поэт еще мог бы
увлечься рассуждениями о достойности цели средствам ее достижения,
то подающий надежды камер-юнкер, которому пророчили блестящую
карьеру дипломата, стал еще более мрачным. Очевидно, что волновало
его не возможное влияние дружбы с преступником Пущиным на службу у
графа Нессельроде, а само допущение Ваней такого злодейства.
– Нет,
Александра Платоновна, негоже на чужой беде счастье строить, –
снова опустил глаза Пущин. – Признаю, что такие разговоры ходили в
обществе, но для меня это как…
– Игра? –
подсказала я.
– Да! –
вцепился в подсказку Иван, не понимая, что это словесная
ловушка.
– Вот и
доигрался ты до убийства! Николай Порфирьевич Спиридонов, старший
пристав, которого за честность и доблесть уважали даже мазурики с
Сенной! Пожалованный в дворянство указом Павла Петровича за
доблесть и мужество в страшном деле, где он не побоялся вступить в
бой с темным отступником!
Пущин
освещенным не был, а вот поэт шумно выдохнул. Пусть я и
преувеличила роль дяди Коли в схватке на улице Колтовской, но слухи
о некой оказии с адептом Мрака по столице ходили. Истово верующий
манихей Пушкин схватился за рубаху, под которой у него висел
фаравахар. Я же продолжила уничтожать Ивана.