– У него
осталась безутешная жена и совсем крохотный ребенок, который
никогда не вспомнит отца. Только потому, что неким борцам за волю
народную он перешел дорогу. Или ты скажешь, что доля его такая
была, коль он был полицейским? – Пущин замотал головой, но я не
собиралась отпускать его. – Ну так вот два года назад был убит
мелкий дворянин Пантелеймон Колемин, просто за то, что была у него
вещь, нужная для осуществления заговора, – опять я перечернила
тучи, но Иван о том знать не мог. – Или через несколько дней вот в
этому доме, на этаж выше, – мой палец показал в потолок, – я
пряталась за поваленным столом от пуль, которые в меня посылали
Павел Иванович Пестель и его сообщники, стреляя по ним в ответ.
Просто потому, что мешала их планам осчастливить всех сирых и
убогих. Достойная цель ведь и это оправдает, да?
Горчаков
и Пушкин оказались совсем ошарашены и смотрели на Пущина теперь
совсем по-другому. Все же есть пределы фронде, модной среди
молодежи. Смерть невинных становится испытанием, и большинство не
готовы даже оправдывать ее, не то что соучаствовать.
–
Рассказывай, как дело было, – велела я Ивану.
– Предать
товарищей? – вдруг с вызовом огрызнулся он.
Тимка
сменил позу, отстранившись от двери, и показалось, что готов он
кинуться на меня, дабы удержать от скорой расправы над вчерашним
лицеистом. Наверное, в лице моем было что-то эдакое, что даже
Горчаков слегка отодвинулся.
Я же
вскочила, оперлась руками на стол, склонившись над ним в сторону
Пущина. И с трудом удержалась, чтобы всем своим талантом озарить
его так, что он будет пускать слюни на полу, поскуливая от страха.
Но нет, ни капли Света не исторгла, сдержалась.
– Предать товарищей? Ты, надежда
России, не осознаешь, в какую кучу навоза вляпался начищенным
сапогом? Тебя отправят на каторгу, и никто! никто не пожалеет! Даже
друзья отвернутся! Если бы ты участвовал в покушении на Императора,
то кто-то назвал бы тебя героем, но что ты скажешь Сашам, – я
показал на Пушкина и Горчакова, – которые будут стоять над моим
гробом перед тем, как его закопают, а?! А что скажешь потом в
комиссии Сената, когда тебя будут судить за сговор с
англичанами?
Я замолчала и протяжно выдохнула,
стараясь успокоиться. В зале воцарилась тишина, которую нарушало
только постукивание пальцев камер-юнкера Горчакова по деревянному
краю стула. Пушкин выглядел обескураженным и на Пущина смотрел с
какой-то детской обидой и разочарованием.