– Джон Бул, – прочитал он английские
буквы, еще не успевшие растечься.
– Иван
Иванов, – хмуро ответила я. – Тимофей, спасибо тебе. Утопла
бы…
Меня аж
передернуло нервно от такой мысли.
– Моя служба такая, Александра
Платоновна, – улыбнулся охранник.
– Надо
поискать в воде сумку, – сказал вдруг Аслан. Мог выпрыгнуть с
ней.
Мысль
показалась правильной, Аракчеев ее тоже оценил и, углядев Горголи,
махнул тому рукой призывно. Обер-полицмейстер с опаской подошел,
ожидая моего взрыва, но я успела немного остыть и главенство в
отчитывании бравого чиновника взял на себя граф. Пройдясь по
умственным способностям и родословной вытянувшегося в струнку
генерала, Алексей Андреевич повелел тому организовать
ныряльщиков.
– Чтобы
каждый камешек на берег вытащили! Что хотите делайте!
Горголи потел и соглашался со
всем.
Меня же,
несмотря на погожий летний денек, начало колотить уже от холода.
Граф заметил это и приказал Тимофею везти подопечную домой для
излечения и отогрева.
Знала бы,
что будет дальше, сбежала бы куда подальше, хоть в свое имение под
Тверью!
Уже возле дома я поняла, что
происходит нечто непонятное и, скорее всего, для меня неприятное.
На набережной уместились сразу семь карет, а от гвардейцев
дворцовой охраны было не протолкнуться. На меня, выбравшуюся из
экипажа, смотрели странно: со смесью почтения и жалости. И виной
тому был совсем не мой вид мокрой воробьицы.
Тимофей, как негласно старший из
охранников, на столпотворение демонстративно не обратил внимания и
проделал в нем проход для своей барышни, как если бы перед дверьми
парадной стояли не парадные солдаты, а толпа мужичья, оттого и мой
выход получился даже торжественным. Квартира была открыта, на
пороге нас встретила Танька с глазами подобными круглым рублевым
монетам.
– Там..
это… к Вам, Александра Платоновна. В гостиной…
Выяснять
что-либо у горничной было очевидно бессмысленно, выглядела она
ошарашенной и не способной к рассудительной речи. Поэтому я прошла
по коридору и с трудом сдержалась, чтобы самой не показать
изумление.
За столом
устроился Великий Князь Михаил Павлович, коего я в своих
апартаментах увидеть совсем не ожидала. Генерал-фельдцейхмейстер с
самого рождения, он сейчас был облачен в соответствующий мундир с
огромными серебряными эполетами и белой перевязью. Лицо,
старательно избавленное от юношеского пушка, очень напоминало
своими чертами отца. Михаила можно назвать симпатичным, хотя
почившего Императора красавцем я не считала, брал он совсем
другим.