— Ложь! Налет отразят!
— Как вам сказать… Он не станет роковым. Но сюда идет 180
«ланкастеров»[13], через считанные минуты от восточных районов
города мало что останется. Вашему дому гарантировано прямое
попадание. У вас еще есть минута-полторы для осознания этого факта
и принятия правильного решения…
— Ложь!
Дальнейшее оказалось весьма неожиданным для оперативников.
Герр Баум с неожиданной прытью подскочил, рванулся, волоча
увесистое кресло. Вовсе не к двери, а напрямую к окну, мощно
отбросив плечом заслонившего путь Робина. Захрустела сшибаемая
мебель. Чуть опаздывающий Земляков крепко схлопотал по ногам
отцепившимся от инженера и отлетевшим «вольтеровским» креслом. В
следующую секунду инженер перевалился через подоконник и исчез в
неистово ревущей сотнями сирен тьме. Донесся глухой звук падения.
Подскочившие к окну оперативники разглядели на мостовой неподвижно
лежащее тело. Перед домом никого не было, лишь из соседнего двора
доносились голоса спешащих в бомбоубежище немцев.
— Это высокий третий этаж, – пробормотал Робин. – Капут
инженеру.
— Проверить нужно, – Земляков захромал к столу, схватил
портфель. – Кажется, этот психованный инженер в сговоре с мебельным
Вольтером мне ногу сломал....
Нога оказалась всего лишь крепко ушибленной. Фальшивый
обер-лейтенант, шепотом ругаясь, заковылял вниз по ступенькам.
Отобравший тяжелый портфель Робин выскочил из подъезда первым,
склонился над телом:
— Я, конечно, не фельдшер-патологоанатом, но тут того… Череп
расколот.
— Сдвинем в сторонку. Наткнется ещё кто-то…
Тело инженера отволокли под стену. Темнела лужица крови, за
массивным забором испуганно кричали женщины, плакал ребенок.
Зенитные батареи – от заводов, от набережной Гросс Крангассе, от
зоопарка – уже открыли заградительную стрельбу, неистово
надрывались сирены, нарастал высотный, но густой гул множества
самолетов…
Оперативники поспешно освобождались от оружия и всего лишнего.
Робин сорвал с руки ремешок с новенькими часами:
— Всё! Активируемся.
Вдали – казалось, очень далеко – громыхнула первая серия бомб.
Мостовая дрогнула, зазвенели стекла. Панически надрывались
зенитки…
Темнота у кёнигсбергской дворовой стены опустела – осталось лишь
мертвое тело с повисшими на одном ухе разбитыми очками. И
накатывалась стена грохота, в которой исчезнет Густавштрассе…