— Я не спорю. Но нам все равно скоро в батальон, что тут
жаловаться. Вон – люди дело делают.
Мимо прокатил «студебеккер» с бойцами, иэ кузова проорали что-то
веселое.
— Одни туда, другие обратно, – философски заметил Митрич. – Вон
пехота мелкокалиберная в тыл бредет, едва ноги тащит.
По обочине действительно брел кто-то мелкий, неуклюжий, едва
ноги переставляющий.
— Пацан, что ли? – удивился Олег.
Митрич молчал, почему-то малость напряженно.
Человечек приблизился. Вот странный… в замасленном армейском
бушлате с накинутым капюшоном, из-под брезентовых пол выглядывает
нелепый серый халат, голова под капюшоном чем-то замотана.
Пошатывает человечка, хотя налегке идет, малый узелок в руках, да и
всё.
— Гражданский? Из угнанных, что ли? – предположил Олег.
Наши советские граждане и гражданки, угнанные немцами в неволю
на хозработы и нынче освобожденные, двигались на восток постоянно.
Иногда организованно, целыми командами и с транспортом, иногда
группками и поодиночке – очень разные люди, молодые и в возрасте,
изнеможенные и не очень, это уж кому где повезло на немца работать,
да как прижало в момент, когда фронт подошел. Ничего, в себя
придут, страшное уже позади. Хотя этот малый может и не дойти – вон
как ноги подгибаются.
— Э, Митрич, а это ведь и не пацан? – без особой уверенности
предположил Олег.
— Вот же твою бронетанковую, да какая тебе разница, вот в
таком-то раскладе? – сердито сказал дед и огляделся. – Дорога
же…
Человечек приблизился. Худой, обессиленный, на вид так и вообще
лет тринадцать. Смотрит исключительно под ноги, свалиться боится.
Бушлат человечку вроде пальто негнущегося и безразмерного. А насчет
э-э… личной принадлежности даже вблизи никакой определенности.
— Так, а ну стой, передохни, – приказал Митрич, прихватывая
странника за плечо.
Человечек остановился, удержал себя на ногах, но голову так и не
поднял.
Это состояние Олег знал – доводилось испытывать при длинных
марш-бросках в училище, и позже на фронте, когда двое-трое суток
подряд сплошное маневрирование, да временами с боем. На ногах еще
держишься, что-то делаешь, а башка нихрена не соображает, словно ее
сняли и временно на боеукладку сунули.
— Вон бочка, посадим-ка, – указал дед.
Через кювет пришлось переносить, да это ничего: весу в ходоке
было не больше, чем в трехдюймовом снаряде, попросту взяли под
брезентовые локти да переставили через канаву. Человечек молчал,
вроде как и неживой. Митрич сбросил с себя шинель, постелил на
мятую металлическую бочку: