Операция "Берег" - страница 37
Кадашевская набережная, наводнение (1919г.)
Отец Иванов был столяром. Хорошим мастером, понятно, не краснодеревщиком, но если кому дверной замок надобно вставить, ящики комода «подлечить», упрямые рамы окон к порядку вернуть-уговорить, то понятно, кого народ звал. Каждый божий день по кругу: то господа «с квартир» кухарку пришлют - «просют прийти, дверь поглядеть», то мальчишка из лавки прибежит - «ой, на ларе крышку скособочило». Кратко уточняет мастер Иванов суть неприятности, берет ящик с инструментом и идет без спешки дело делать – высокий, чуть сутулый, одна кость да жилы в телосложении. Озолотиться теми ремонтами не выйдет, но семью кормить можно. Ценили отца: и аккуратен, и непьющий, и молчун изрядный – дело делает без отвлечений и с гарантией.
Вот мать Иванова – совсем иное дело, даже удивительно. Улыбчивая, смешливая, бойкая на язык, круглолица, гладкощека, с румянцем нежным, дивно здоровым. Прямо даже не скажешь, что двое детей - всё та же красавица, из деревни под Подольском взятая. Дом в порядке, дети – Митька и младшая сестра Райка – сыты, одеты, умыты – всё успевала. Прямо даже с перебором.
Мать с малой дочерью в доме, мужчины Ивановы в мастерской – это во дворе, крепкий сарай с добротными, пусть и узкими окнами. Сколько Митька себя помнил – с утра отец его брал, вел в мастерскую. Сначала малый Иванов просто сидел, чурками и обрезками играл, потом «здесь придержи, там черкни-отметь, стружку подмети, видишь, мешает». Нравилось: и стружка чистая, курчавая, в совок лезть не желающая, и ровный звук ножовки, и запахи струганого дерева, костяных и иных клеев, олифы…. А инструмент? Отлаженный, сложный, красивый. Полуфуганок, клещи конные и столярные, молотки и киянки, хитроумные тиски-американки патента самого американского «Стеффенса», хитро-гнутый коловорот, шипучее и таинственное «шшш-шерхебель»!
Пошел в школу младший Иванов, уже зная, что в шерхебеле[3] ничего таинственного нет, просто очень нужный инструмент, если у тебя руки откуда надо растут. В мастерской как-то незаметно считать научился: на штапиках, да дорогих шурупах само вышло. Буквы знал, слагать мог, но без особой уверенности. Отец в школу отвел, показал учителя и как не заблудиться по пути.
В школе было тоже ничего, понятно, тут многие науки: и чтение с чистописанием, и Закон божий, и сложный счет – это когда за сотню и дальше чисел – умному человеку в жизни такое понадобится. Но дома, в мастерской было интереснее. Бежал Митька с уроков домой, совал на полку учебники, скидывал «чистую-выходную» одежку. Мать все чаще отсутствовала – ходила подрабатывать. Подросшая Райка важно объявляла насчет оставленных щей, вареной картошки или каши. Обед проскакивал в Митькин живот, далее можно бежать в мастерскую. Если отец на месте был, дело делали, если на «заказе», младший Иванов брал сестрицу, чтоб не скучала, и самостоятельно порядок в мастерской наводили. Ну, Райка сидела на верстаке и всякие свои смешные девчачьи мысли пересказывала, а умный брат посмеивался, раскладывая по местам обрезки и подтачивая инструмент. В заточке Митька толк знал – это даже отец как-то подтвердил, хотя на похвалу был скуп.