Но вдруг двери кабинета открылись – и вошел мой отец. Он грозно посмотрел на меня, и я сразу же спрыгнул с его стула, бросив бумаги. Они рассыпались по столу, и несколько упало на пол. Отец молча подошел ко мне. Я пристыженно опустил глаза в пол. Он продолжал молчать, а мне не хватало смелости посмотреть ему в глаза. Его молчание было хуже тысячи гневных тирад, криков и поучений няни, оно давило на меня, стыдило и упрекало. Наконец, он опустил руку мне на плечо. Она, как бремя, легла на мои плечи, и отец нарушил невыносимое молчание.
– Аллан, – спокойно сказал отец, – ты знаешь, что сюда входить нельзя.
– Да, папа, – ответил я тонким детским голосом.
– Зачем же ты сюда вошел без моего разрешения? – ровно продолжил он, глубоко вдыхая.
– Мне было интересно… – испуганно ответил я.
Он замолчал, размышляя над моим ответом, потирая свою седеющую бороду. Отец еще не был стар, ему было всего сорок, но изнурительная работа и невыносимое бремя потери заставляли его взгляд потускнеть, а волосы – преждевременно поседеть. Он внимательно смотрел на меня, и я чувствовал на себе его взгляд, но, будто тело не было мне подконтрольно, не мог поднять на него свой взор.
– Меня радует, что ты проявляешь интерес к окружающему тебя миру. Но, Аллан, ты должен понимать, что следует контролировать свое любопытство, ибо не все, что может тебя заинтересовать, может быть доступно, – сказал отец. – Ты должен знать, что вообще не все позволено в этом мире.
– Да, отец… – ответил я.
– И запомни, сын, знания – самая великая ценность человечества. Она дороже золота, и лишь владеющий знаниями может владеть миром. Истина непостижима, но ты волен стремиться к ней, впитывая знания. И всегда помни им цену! Сейчас, возможно, мои слова мало что значат для тебя. Но со временем ты постигнешь их смысл.
Он погладил меня по голове и велел посмотреть на него. Его голос был добрым, будто он вовсе не гневался на меня. Я робко поднял глаза и увидел, что мой отец улыбается. Я не мог понять причины этой улыбки, но у меня не хватало смелости спросить. Вообще отец всегда был для меня авторитетом и образцом, но, несмотря на его лояльность, я всегда чувствовал себя неуверенно в его присутствии. Его улыбка оставалась для меня загадкой на долгие годы.
Отец позвал няню и велел ей проводить меня в мою комнату. Он не сказал ни слова про ее недосмотр или проступок, однако она сразу же вспыхнула ярким румянцем и принялась многословно извиняться и клясться, что это не повторится.