Помню, однажды, будучи девятилетним ребенком, я пробрался в его кабинет, удрав от своей няни. Тогда он казался мне волшебным миром: комната была просторной, тусклой и мрачной. Там вечно было прохладно и стоял полумрак, что помогало отцу сосредоточиться. Высокие старинные стены были полностью скрыты за шкафами, забитыми толстенными книгами, рукописями, энциклопедиями, дипломами и пробирками. Свет из окон не пропускали плотные зеленые гардины. С потолка свисала тяжелая люстра с оленьими рогами, впрочем, она служила лишь украшением и никогда, сколько я себя помню, не включалась. Вся мебель была громоздкой, из красного дерева с позолотой, со множеством витражей и резьбой в стиле барокко. Тяжелые деревянные двери тумбы с золотыми защелками прятали от постороннего взора оборудование и пробирки для исследований, проводимых отцом дома. Мне казалось, что она будто нависала надо мною, упрекая в том, что я без позволения отца копаюсь в его вещах.
Несмотря на бурное развитие науки, дизайна и архитектуры, многие образованные люди, как и мой отец, для подчеркивания своего статуса предпочитали старинные вещи новомодным изобретениям современного дизайна и искусства. Он выбирал предметы, так сказать, проверенные временем, а не те, что оказались на гребне волны сегодня, а завтра могут быть погребенными под нею.
Прикрыв двери, чтобы няня меня не заметила, я быстро пробрался к столу отца, который стоял у окна. Папин любимый персидский ковер заглушал скрип половиц, жалобно взвывавших под тяжестью моих детских шагов. Я ловко взобрался на его стул и умостился в нем поудобнее. Попытался открыть ящики, украшенные золотыми узорами, но они оказались запертыми на ключ, и я принялся шарить по его столу. На столе отца всегда лежала уйма документов, бумаг, ручек и карандашей, документов, моделей и рисунков ДНК человека. Но не было ни одной фотографии со мной или матерью, ни единого напоминания о семье. Облокотившись на высокую спинку стула, обтянутую коричневой кожей, я взял бумаги, лежавшие на самом краю стола, и стал пересматривать их, представляя себя таким же важным, как отец. Они были беспорядочно сложены, подтрёпаны, полностью исписаны и перечеркнуты. Я не мог разобраться, что на них написано: неразборчивый почерк отца сочетался с обилием формул, значков и аббревиатур. Будучи маленьким ребенком, я не имел ни малейшего представления, о чем идет речь в этих документах, что значат эти аббревиатуры, сокращения и прочее. А даже если бы я и смог прочитать все написанное, то все равно не понял бы их смысла. Но мое внимание привлекли рисунки на этих бумагах. Отец рисовал какие-то символы, знаки, крылья и острые когти. Он прорисовывал их, жирно наводя карандашом изгибы крыльев, прожилки и малейшие детали. Я внимательно изучал их, вертя листы в своих руках, пытаясь полностью все рассмотреть.