– А по-моему, это глупость – не заниматься глупостями. Если не в
молодости, то когда? – присоседился ко мне объект всеобщего
внимания.
Есть контакт! Но я на него не смотрю, делаю вид, что он мне не
интересен, и сейчас главное – палку не перегнуть.
– По-моему, тут полколхоза только и ждёт, когда ты займёшься с
ним глупостями, – пробормотала я меланхолично.
– А ты не ждёшь? – дёрнул он меня за хвостик.
– Я – нет, – хлопнула его по руке достаточно сильно, чтобы
понял: руки прочь!
Полколхоза затаило дыхание. Народ даже напиваться и танцевать
перестал. Объект уходил в неизвестном направлении и проявил интерес
к девушке, которая намеренно его игнорировала полвечера.
Чёрт. Неудобняк какой. Я даже имени его не помню. Вот же
незадача!
– Дояркина! Ты бы уже перестала из себя неприступную крепость
строить! – гаркнул гад Педалик. – А то гляди, рухнет стена,
поросшая мхом, от старости!
Все дружно заржали. Я и ухом не повела, хоть внутри всё закипело
от ярости. Моя фамилия – Бояркина. И никому в голову не пришло её
коверкать, кроме Педалика.
– Педикулёзников, уж лучше рухнуть от старости, чем в грязную
лужу от гадости, – сбрила я его, с наслаждением исковеркав
Виталикову и так неблагозвучную фамилию, и удовлетворённо заметила,
как он пошёл пятнами.
Тут же не все в курсе, что однажды, когда Педальников приставал
особо яростно, мне пришлось коленом приложиться к его божественным
чреслам. Напора моего энтузазизьма Виталя не вынес – упал коленями
в грязь. На этом этапе его любовный пыл резко перешёл в стадию
непрекращающейся ненависти. Исподтишка он делал гадости, изредка
переключаясь на другие объекты, которые его тоже по разным причинам
отшили.
– И уши по утрам мой, Виталик, – сладко пропела я. Моя фамилия –
Бояркина. Ты хоть не позорься, ладно? А то последних невест
растеряешь.
– А звать тебя как? – отозвался объект за спиной.
– Илона, – представилась не спеша, с достоинством.
– Богдан, – протянул он руку мне, как мужчине, а затем посмотрел
на свою ладонь с сомнением, но я выделываться не стала: вложила
свои кончики пальцев и чуть пожала его. Он отозвался тут же – зажал
их, не успела я руку одёрнуть, и улыбнулся.
И всё. Туше. То есть можно тушу выносить. Вспышка. Пятно на
солнце. Молния в анамнезе. Барабанная дробь в мозгах.
Прости меня, мама! Видимо, существуют на свете мужчины, ради
которых ты готов на всё: и крепость сдать без единого выстрела, и
честь потерять, и стыд, и здравый смысл растерять, как обезьяна –
горох в известной басне. Но я держусь, мама! Честное слово!
Держусь, как могу, на краю!