И со многим иным.
Но вот невесты... впрочем, даже спустя десять лет мужчин много
меньше, чем женщин. Это разве что на Дальнем иначе. А там, на
большой земле, даже Лютик был бы ценным призом.
Молчун. Молчанов Севастьян Янович.
Снайпер. Больше сотни зарубок на его винтовке. Дар, измененный,
чтобы усилить свойства. И... артрит, медленно съедающий руки. Руки,
которые утратили нужную чувствительность.
Кто из них?
Или... никто?
Или Бекшееву мерещится? Может, правы те, кто говорил, что
инсульт повредил его разум сильнее, чем он сам думает? Он ведь в
самом деле не может быть уверенным, что эта статистическая
погрешность — больше, чем просто статистическая погрешность?
Он ведь никогда-то ничем подобным не занимался. Его
специализация — финансовая аналитика.
С другой стороны, что он теряет? Ничего. Тем, кто на Дальнем,
терять совершенно нечего.
— Эй, — в стекло постучали. — Опять задумался? Я тут привела.
Тихоня.
Тихонов.
Ануфрий Елизарович. Сын уездного священника, третий сын из
семерых. И единственный выживший. Ушел добровольцем, а потому
уцелел, когда всю деревню спалили, и с домами, и с храмом, и с
людьми.
Он об этом в газете прочитал.
И произошло то, что ныне называют спонтанной стрессовой
активацией дара. Повезло. Или нет? Выжил. И был направлен в
пластуны. Награды.
Ранения.
Как у всех. А еще лютая ненависть к немцам. Что можно понять,
наверное, только не получается. И за это стыдно.
Тихоня высокий, едва ли не с Медведя ростом. И в плечах широк.
Лицо ясное, черты простоваты и светлые всклоченные волосы только
усиливают это впечатление — обычного парня. А что глаза мертвые,
так если не приглядываться, то и не заметно особо.
— Спасибо, — Бекшеев с трудом, но выбрался из кабины. К счастью,
руку подавать никто не стал, как и вовсе лезть с неудобной, пусть
даже и нужной помощью. Нога, впрочем, выдержала. — Берите его. И...
в дом давайте. Только осторожно.
Тихоня чуть склонил голову. И... нет, он не смеется.
А ведь на такого, если фото сделать, женщины полетят, что
мотыльки на свет. И быстрее даже, чем к Барину с его тонкими
усиками и надменным взглядом.
— Сам дойдешь? — голос у Тихони и вправду тихий. Едва ли не
шепот.
— Дойду, — Бекшеев сделал шаг. И еще один.
Матушка опять хмуриться станет.
Или нет?
В конце концов, он не с пустыми руками вернулся. Правда, другие
хорошие сыновья носят матерям цветы. А он вот покойника притащил. С
другой стороны, покойнику с неопределенной причиной смерти матушка
явно обрадуется больше, чем букету ландышей.