Ну в самом деле, вот я председатель
правления банка, а вот я Вася Рюрикович, внук Дмитрия Донского и
Витовта Литовского, какова карьера, а? Ни майбаха, ни кадиллака, ни
дома на Рублевке, про Майорку даже думать забыть. Да какая там, к
чертям, Майорка... Самой элементарщины нету — хлопкового белья,
горячего душа, кофе, одеколона, книг, музыки, не говоря уж о
чудесах техники.
К этому еще инвалидность. Тело-то
чужое, не слушается, я поначалу, когда хотел чего взять, на
полметра промахивался, меня первый месяц под ручки водили и с
ложечки кормили, а я только мычал, пока немного не освоился. Бог ты
мой, чего мне это стоило, год примерно ушел на то, чтобы полностью
овладеть речью и движением.
Повезло еще, что Васенька рос
мальчиком нервным, капризным, с закидонами и приступами бешенства.
Да и как иначе — поздний ребенок, последняя надежда властной
родительницы. Отца нет, братьев нет, детей нет, помрет — и все,
власть автоматом уходит к дядьке Юрию Дмитриевичу, а для маман это
нож вострый, да и для московских бояр тоже. Вот и тряслись над
«Васенькой», глаза закрывали на странности, хвост на поворотах
заносили. А иначе бы законопатили в какой монастырь и привет.
Но за этот год я хоть расклады
здешние просчитал, да к быту попривык. Из истории про это время
знал я ровным счетом хрен да нихрена — в 1380 была Куликовская
битва, в 1480 стояние на Угре, а посередине ни-че-го-шень-ки. И это
я еще в школе хорошо учился! И даже про государей московских в
книжках Балашова читал, правда, он дописал как раз до моего
вселения. Да и опираться на беллетристику — сомнительная затея, так
что косячил я постоянно и порой по-крупному. Странности мои
списывали на болезнь да на характер реципиента — слышал, как
прислуга шепталась, что Васенька зарезал гавкнувшую на него собаку
да и кошек мучал... Но Софья Витовтовна всем рты позатыкала. А я
этим пользовался — выпускал «внутреннего васеньку», разряжал
напряжение в истериках. И что любопытно, после таких встрясок я
как-то легче переносил окружающее. А окружающие попривыкли, что мне
лучше не перечить.
Когда внятно говорить начал,
затребовал себе учителей. Дескать, привести сумбур в голове в
порядок. Первые два ничего, кроме Псалтири да Александрии[i], не
знали и на любой вопрос зудели «На все божья воля», пришлось
отставить обоих. С третьим же повезло несказанно, летом 6939 года
от сотворения мира (так, это минус 5508, то есть 1431 года от
Рождества Христова) помер митрополит Фотий. И за меня взялся
оставшийся почти без дела его хартофилакс — таким понтовым
византийским термином, в подражание константинопольскому
патриархату, тут называли секретаря. Ну, не совсем обычного — он
ведал всеми книгами митрополии, перепиской, немногими школами
монастырскими, так сказать, секретарь очень расширенного
профиля.