Я ускорил шаг, и вскоре уже входил
через распахнутые настежь ворота узорчатого чугунного литья в
аккуратный ухоженный парк. Гуляющего по дорожкам народу в парке
хватало. Большей частью – благородные господа, по крайней мере, с
виду. Были также люди попроще, их сразу можно было отличить по
внешнему виду. Одеты они были чисто, аккуратно, но, все же,
поскромнее и… подешевле, что ли. Чинно прогуливались гувернантки с
детьми, где-то вдалеке играл духовой оркестр. А вот мамаш с
младенцами в колясках не было ни единой. То ли не принято детей в
таком возрасте по улицам таскать, то ли колясок еще не
изобрели.
Свободных скамеек видно не было, и я
уже было загрустил, но тут, на мое счастье, стайка молодых барышень
сорвалась с небольшой скамеечки и с хохотом убежала прочь. Конечно,
я тут же опустился на освободившееся место и развернул свою газету.
Первым делом я кинулся смотреть дату. Не то, чтобы у меня были
большие сомнения, но хотелось увидеть зримое подтверждение своим
догадкам. Надо сказать, предположения подтвердились вполне: та
самая несчастливая гонка проходила – я это точно помню –
восемнадцатого июня. А газета, сегодняшний вечерний выпуск, была
датирована июнем девятнадцатым. Ровно сто лет назад! Тут-то меня и
накрыло. Наверное, это было то, что в заумных книжках именуется
темпоральным кризисом.
Какое-то время я сидел, тупо глядя в
пространство и переваривал этот факт. Не знаю, почему, но до сих
пор все происходящее со мной воспринималось как некая ролевая игра,
реконструкция, костюмированный бал и маскарад. Несмотря на все,
казалось бы, достаточные доказательства моего невероятного переноса
– одежда, манера речи, документы, даже доисторические самобеглые
повозки – я так и не мог до конца принять и осознать своего
переноса сквозь время. Я жил и действовал, словно в театре, среди
декораций и реквизита. И только сейчас несколько чуть смазанных
цифр на дрянной бумаге, пачкающей руки типографской краской,
окончательно убедили меня в полной и абсолютной реальности всего,
что я вижу и ощущаю вокруг.
Звуки, запахи, изображения – все
внезапно нахлынуло на меня так, что я на какое-то время потерялся в
потоке ощущений, ошарашенный их пронзительной яркостью и четкостью.
Шуршание газетных листов, пение птиц, отдаленный плач капризного
ребенка и тихий смешок проходящей мимо прелестной юной барышни,
солнечные лучи, просвечивающие сквозь листву, запах дорогого
табака, легкий шлейф духов, аромат цветов – все нахлынуло на меня
разом, и я сидел, потерявши всякое представление о времени и
пространстве.