Так день и прошел. А вечером вернулся
от наместника. Вернее, от наместниковой жены с подругами,
устроившими чаепитие и возжелавшими эльфийских баллад в
непосредственно эльфийском исполнении и непосредственно на
элфинри[1]. Он толком не помнил, когда
его перестало раздражать, как коверкают речь, и сам стал говорить
так же и петь. Однажды с какой-то дури, да и пьян был в туман,
наплевав на все, пел как надо и голос вплетал, потом спать
не мог – снилось и мучило. И Долг – прежде всего. Оба долга.
Так и оказалось, что напевшись про
любовь скучающим дамам, сидя в корчме и внимая неумелым руладам
наемного музыканта, Вейне все больше мрачнел.
Потом кто-то попросил, чтоб он сам
сыграл, и еще кто-то, и Эйт сразу отпирался, но понял, что проще
уступить, тогда отстанут. Ворчал и крутил колки на раздолбанной
лютне, потом плюнул, бросил инструмент на колени горе-менестрелю и
ушел наверх.
Народ помолчал с минуту и вновь
зашевелился, забрякал кружками и смеяться снова стали. И даже не
заметил никто, как эльф спустился со своей кейтарой, сел в углу, на
высокий табурет у стойки, куда свет почти не падал и выплеснул
скопившуюся боль в зал.
Не то что б нарочно, но и в себе
держать уже сил никаких не было. Довольно на сегодня лицемерия.
Из снов и забытых
песен,
Рождаются крылья пепла.
И пламенем падают с неба.
Путь прожигая к сердцу,
Которого нам не вложили,
Которого мы не просим,
Которое нам не по силам.
Ведь то, что в себе мы носим –
Из камня, железа и боли,
Из снов и забытых песен.
Когда отцветает
терновник
Рождаются крылья
пепла.
–
Ну вот что ты за тип, Вейне, тебя петь просили для радости, а ты
мрака нагнал, – медленно проговорил Хафтиз, откуда-то взявшийся
совсем рядом, и кружку на стойку поставил. Полную.
– Я
предупреждал, что не хочу, – Эйт хватил залпом, послушал, как шумит
в голове, оставил инструмент в углу и пошел на задний
двор.
Хафтиз вслед посмотрел и головой
качнул.
Он
с Вейне как раз тут и познакомился, лет с десяток назад.
Впечатлился, как Эйт на спор летунца к бочке кинжалом пригвоздил.
Бочку, правда, проткнул и за пиво платить пришлось, так они его и
выпили же. А потом вместе нанялись в один обоз, так и пошло. Но это
он Эйту говорил, что из-за летунца, а на самом деле из-за кейтары.
И как Вейне петь мог. Не голосом, душой. Хаф, небом готов был
поклясться и землей живой, что точно слышал, как ветер ему
подпевает. Хотя какой тут ветер в корчме. Окна открыли проветрись
от чада, вот с улицы и свистело. Вроде. А вроде и
подпевало.