- Конунг Аллсвальд. – смиренно склонил голову Путята. Беглым
гвардейцам базилевса и вовсе полагалось переломиться надвое. Благо,
наместник был не в том настроении, чтобы упиваться знаками должного
почитания. Он отмахнулся, давая понять, что дворцовые манеры здесь
ни к месту. Впрочем, за спиной его высились три хмурых норда. В
грубых плащах, серых кольчугах, плетенных крупными кольцами, с
короткими мечами да воткнутыми за пояс узкоклювыми топориками. Под
конусовидными нурманнскими шлемами с прорезями для глаз торчали
ухоженные светлые бороды и заплетенные в косы усы. Ярлы, которые
при случае о сих манерах непрошенным гостям должны были
напомнить.
- Я согласен с тем, что костер этот вовсе не от случайно
оброненной лучины разгорелся, - продолжил конунг, как только
воинственная его свита по взмаху руки хмуро удалилась. – Готовились
к этому, видимо, не один день. Все это мы выяснили сами, и вовсе не
обязательно было присылать сюда посольство гильдии. Не говоря уже о
киевском воинстве.
- Быть может, и ты, конунг, и князь – оба сверх меры
подогреваете интерес к делу, которое на самом деле имеет отношение
лишь к купеческой гильдии? - исхитрился вставить свое слово
Путята.
Тверд без особого удовольствия отметил, что рука конунга после
этих слов недвусмысленно сжалась в кулак. Не хватало еще для
полного счастья заиметь во врагах еще и его. Скрестить клинок с
наместником, пусть даже для благой цели спасения толстой шкуры
своего нанимателя - это могло обернуться самыми кровавыми
неприятностями.
- Говоришь, купец, я, полоцкий наместник, не в свое дело нос
сунул? Не угадал. При Дворе гильдии работала долбаная прорва люду.
Жителей моего города. И семьи их – старики, жены, дети – тоже в
моем городе жили-были. Так вот их всех, всех до одного, до самого
маленького сопляка в ту самую проклятую ночь, когда полоцкое зарево
видно было, должно быть, даже в Новгороде… всех…
ВСЕХ!...вырезали.
Тверд мигом забыл обо всех своих воинственных мыслях. Даже Хват,
что бывало с ним от силы пару раз в жизни, выглядел растерянным.
Пронзительно скрипнула искореженная петля ворот, черная, как и два
болтающихся на ней обгорелых деревянных обломка, чудом
сохранившихся в огненном пекле. Тяжелый плеск волн, полощущих
останки изжаренной пристани, стал почему-то казаться особенно
мерзким. Аллсвальд, оторвав, наконец, руку от пояса с оружием,
шумно выдохнул и вдруг опустился на землю. На черную, горелую, в
жирных потеках сажи землю.