Когда учился в ВПШ, был у нас один
преподаватель. Фамилию с именем называть не стану, но человек он
был более чем примечательный. Начать хотя бы с того, что он являлся
автором собственной социально-экономической теории. Нет, нам он ее
не навязывал, и зачет по ней сдавать не заставлял. Но на лекциях
особенно явственно выпячивал недостатки и работ светоча нашего,
герра Карла Маркса с продолжателями, и его прямого оппонента,
мистера Адама Смита. Первого за мрачные предсказания – вроде
неизбежности социальных потрясений по классовому признаку, второго
за принципиальное отрицание определенности. Вроде двух птиц –
вороны и попугая, когда первая каркает: «Кровью умоетесь!», а
второй приговаривает: «Черт его знает!».
Сути собственной, авторской теории
того преподавателя я уже и не припомню, а вот уроки, на которых
прямо противопоставлялись господа Маркс и Смит, навечно в памяти
отложились. И предпосылки к социальным взрывам помню назубок. Так
вот, что я хочу сказать с этим в связи: хрен вам, а не революция!
От одной мировой бойни, куда могли бы втянуть Россию пошедшие на
поводу Берлина наши правители, я уже страну уберег. И от революции
спасу. И будет, как предсказывал Столыпин, к середине двадцатого
века в Империи население превышающее триста миллионов человек. И
будет вся страна более или менее равномерно заселена.
Заметил, долго думать о чем-то
неприятном в вагоне поезда не получается. Глядя на проплывающую
мимо страну, хотелось прижать к боку теплую жену и медленно,
смакуя, цедить из пузатого бокала хороший коньяк. И пусть весь мир
подождет, как говорится.
В конвертах, доставленных от
Наденьки, плотно утрамбованные листы. По нескольку сразу, плотно, в
каждой строке, заполненные округлым убористым наденькиным почерком,
и обязательно по листочку от сыновей. От Германа, пересланные из
Ливадии, где он составлял компанию отдыхающему на море юному царю.
И от Сашеньки – целыми днями пропадающего в окрестностях вместе с
целой шайкой местных, крестьянских, детей.
Бог мой! Какие же они, все-таки,
разные! Ученики одного и того же учителя, но даже почерк совершенно
не схожий. Плотный, каллиграфичный, обдуманный и взвешенный,
заранее спланированный текст от старшего. Ничуть не сомневаюсь, что
все, вплоть до знаков препинания Герман изначально сочиняет в
голове, и только потом спокойно, без спешки, переносит на бумагу.
Предусмотрено все. Вплоть до того, что возможно письмо станут
читать чужие люди. На четыре послания нет ни одного упоминания
Александра Николаевича. Иногда, как намек на близкие с будущим
Государем отношения, в письмах проскальзывает «мы». «Мы посещали
ботанический парк», «Мы кормили чаек с причала», и так далее.