***
Дня через три, когда запасы хлопьев иссякли, Август попробовал
готовить крольчатину. Он обрывал тушки, молол их в миксере и
удивлялся приемлемому вкусу итоговых фрикаделек. Но Пупс
отвергал кушанье с наипротивнейшим визгом.
– Знаешь что? – отчаялся Август, – В кормусе на неделю
протеинового заряда. Я протяну к тебе конец. Не захочешь, пойдём
сдаваться их милости Фабру.
Небо позеленело, как зацветший пруд, и зябкий узенький серп
заставлял вспоминать «Вечер утраченных иллюзий» Глейра.
-- Сынок, я понимаю, ты ни бельмес наших делах. Но ты принюхайся
– чуешь, чего мне надо? Можешь? Навоняй так, чтоб… Напоследок,
а?
В молчании бэйба и его мерном дыхании чудилось желание помочь.
«Да, малыш, да?» И заботливо проверив подведённый кормус, Август
помчался с ветерком в ближайшую деревню. Ветерок бодрил и внушал
странную, похожую на щекотку, надежду. Хотя бы на нынешний
вечер.
Выбрав бар по наитию (вывеска пахла морем), он взгромоздился за
стойку рядом с кудрявой брюнеткой в облегающем, всюду закрытом и
длинном, а от того ещё более дерзком, платье. Она тыкала
заострённой соломинкой коктейль, в котором копошились, агонизируя,
ароматические личинки, ёрзала и явно томилась неосознанным
ожиданием.
Поэтому он сразу признался ей, что она копия, или даже оригинал
«Венеры» Кабанеля и на его вкус совсем не зря эта картина победила
«Олимпию» Мане на знаменитом парижском салоне 1863 года. Он
поставил её в известность, что Киприда питала страсть к смертному
фермеру Анхизу, и их сын потом основал Рим… Ладонь смертного
ненавязчиво легла на твёрдое, как у скульптуры, колено.
Девица минуты три слушала, потом её тёмный вместительный рот
разверзся, словно лопнув, и хохот забрызгал лицо Августа холодной
изморосью слюны.
На полпути домой «вульфила» рухнул и забился в агонии, прижав
ездоку ногу. До дому Август прихромал за полночь. Обиженный на
сына, направился от входа прямиком в спальню.
-- Ладно, -- сказал он, сидя на всклокоченном ложе и шевеля
пальцами пострадавшей ноги. – Завтра всё наладится.
Предутренний сон, как стало уже привычным, был полон Анастасией:
она с открытыми глазами полулежала на канапе в позе «Венеры» Пьеро
ди Козимо, вся бдительный покой, точно самоуверенная роженица в
свой звёздный час. Она щурилась на аквариумный камин, на тягучий
балет прохладных огней, а Августу было неловко за давешнюю вылазку,
за клейкие комплименты чужой женщине, за Дурёху и всех других. «Но
ведь я вдовец! Мне нужно… Или нет… Прости!»