Проснулся Август необычайно поздно, но с лёгкой головой. На
потолке пристроилась смирная ленточница. Из открытой форточки
струилась прохлада с молочным привкусом, будто напоённая облачной
белизной.
– Сейчас я! – авансом огрызнулся Август.
Тишина показалась особенно мягкой. Всё наладится. Всё…
В тележке Пупса на матрасе блестела прозрачная плёнка. Она уже
успела слегка подсохнуть. Сквозняк гонял по ней радужные волны и
морщил поверхность. Вокруг кормусного соска плёнка утолщалась,
мешая вытекать подпитке.
От отчаяния захотелось смеяться. И Август смеялся. Он обжирался
смехом и захлёбывался им.
Похохатывая, он за гроши сбагрил соседу поломанный зоомобиль.
Хмыкая, поглощал глоток за глотком дешевейшую водку. Едва на
подавился, представив, какую гримасу скорчит Фабр, поняв, что всё
лопнуло, ха-ха, сдулось! Шпок! Пф-ф! И уснул Август, не разуваясь,
подрагивая от смеха. А она, конечно, не пожаловала в ночном
видении, ни с утешением, ни с упрёками
Очнувшись в полдень, он, прежде чем связаться с Фабром, решил
поджечь ферму, чтобы разговор проходил на фоне пламени и долго
слонялся по помещениям в поисках горючих предметов.
С крольчатником придётся повозиться: здесь влажно. Кормус набух.
Всюду капает. В лотке – розовый комок. Последний. Точка.
Машинально Август подобрал паданец, сел за стол, поднёс
скальпель. И замешкался. Это был не крольчонок. Это походило на…
эмбрион человека.
В паху вмиг распустился цветок холода, и Август едва не
обмочился. Сработал биохимический приговор, зачуяв в эмбрионе
женский хромсомный материал. Сейчас и полиция не замедлит.
Август усмехнулся. Будто они ещё чем-то могут его напугать!
Он знал, что нужно делать, хотя и не знал – откуда. Так не
делают. Это не сработает. Но смех снова взъерошил ему нутро,
толкнул руки. В синтезатор его! Только быстро!
– Э-э-ах! – раздался едва уловимый звук. Нет, не «едва», а
вообще неслышимый – как тополиная пушинка выдох-смешок. Откуда?
Показалось? Звуки те же, а тембр… давно его не звучало. С тех пор
как ушла Асси.
Пока синтезатор тикал, Август продолжал обход фермы, забыв о
начальной цели. Он считал, нет, читал минуты, словно мантры, и «59»
напоминала рожу гойевского «Сатурна», «88» казалась похожей на
стопку фруктов с какого-то импрессионистского натюрморта. Каждые
четверть часа он приближался к воротам, чтобы, когда приедут
полицейские, затеять вязкую юридическую полемику и задержать их
насколько получится. Больше ни о чём не думалось.