— Леший знает где, — уверенно изрекла Светлолика и
отправилась искать корзину в кладовку, где ее ждал
сюрприз.
Евстах разобрал-таки в кладовой, расположил по стенам
полки, рассортировал все, разложил вещт, травы в пучках развесил
стройными рядами на веревках, натянутых под потолком. Такого
порядка в кладовке отродясь не бывало.
Рассчитывавшая нырнуть в гору разнообразных вещей, с
чувством покопаться в них, беспорядочно затолкать все обратно и
подпереть дверь комодом, если она, как бывало не раз, не закроется,
ведьма растерялась. В наведенном порядке глаза разбегались,
обнаруживая кучу давно потерянных вещей. Нарушать наведенную
домовым эстетику казалось чем-то сродни
святотатству.
— И как же я тут чего-нибудь найду? — с тоской во
взоре вздохнула она.
— Во-о-от, — злорадно фыркнул кот. — Видишь, какой от
него вред.
Евстах смущенно шмыгнул носом. Вовсе не на такой
эффект он рассчитывал.
— А чего потеряла-то? Может, я помочь чем смогу? —
осторожно, чтобы не усугублять и без того пошатнувшееся положение,
уточнил домовой и с надеждой заглянул снизу в глаза затосковавшей
хозяйки.
— А ты уже помог, — саркастически заметил Дорофей. —
Вон, в родной кладовке ничего не найти теперь.
— Как будто в этом бардаке чего-нибудь найти было
можно?! Да в подобной свалке ни одна ищейка не разберется! — не
выдержал незаслуженных подначек кота Евстах и даже попытался
подбочениться, но тут же неловко осекся и сбавил тон. — В смысле,
госпожа ведьма, конечно, нашла бы, что захочет, но ведь теперь я
подсказать могу.
— Найди-ка мне, друг мой, большую корзину. Раз уж ты
так до подсказок охоч, — попросила Светлолика, перестав изображать
памятник собственному потрясению. — А ты, Дорофей Тимофеевич, чем
других критиковать, лучше бы сам делом занялся.
Кот надулся и стал похож на лохматый шар с
глазами.
— Ну и пойду, — раздраженно фыркнул он. — Разведут
дармоедов, а я вечно крайним оказываюсь, — недовольно зашипел
Дорофей под нос так «тихо», что глухой расслышит, не
прислушиваясь.
Светлолика, впрочем, внимания на недовольство кота не
обратила. Пришлось ему, неоцененному и непонятому, приниматься за
лечение жреца. Кот глубоко, с надрывом вздохнул, осознавая всю
тяжесть кошачьего бытия и постоянное угнетение более сильными
окружающими, и осторожно, плавно перетек на старческое тело
Гонория. Улегся прямо поверх одеяла, распластался, растекся, как
некая бескостная меховая полость с подогревом, завибрировал,
мурлыча. Когти Дорофея Тимофеевича принялись мерно царапать одеяло,
осторожно, по капельке выманивая болезнь из измученного
стариковского организма. Жрец затих. Перестал метаться и как будто
посветлел ликом. То ли тепло ему стало под своеобразной грелкой, то
ли кошачьи манипуляции и впрямь помогали.