– Фессалия!
* * *
Наибольшего успеха на поле у
западного устья Врат достигли Антипатр и Мелеагр. Перед ними стояли
слабейшие отряды союзников: фокейцы, локры, аркадцы.
Регент, как издревле заведено у
македонской знати, не отсиживался позади войск на высоком холме,
взирая на битву, а самолично шёл в бой и ничего, что стукнуло уже
шестьдесят три года, навыков не убыло, как раз наоборот. Вот сила в
руках уже не та, но педзетайрам вовсе не она нужна в первую
очередь, а холодная голова[2]. Мышцы же и
на смертном одре будут помнить, как нужно колоть сариссой.
Кратер на правом фланге стоял, как
скала, и даже мало-помалу начал теснить этолийцев. Мелеагр
выдвинулся вперёд на дюжину шагов и, не желая обнажать свой правый
фланг, заворачивал всю линию посолонь, попутно разрезая фалангу
союзников в стыке локров и фокейцев. Последним доставалось
особенно: спереди их со страшной силой теснил Антипатр, почти
оторвавшийся от остальных своих войск, а в тыл прорвались гетайры и
учинили там настоящую резню. Фокейцы балансировали на зыбкой грани
между, ещё беспокойством и уже паникой, строй их трещал по швам,
глаза воинов метались, отчего продвижение македонян превращалось в
лёгкую прогулку.
Атаку Ликурга Антипатр со своего
места видеть не мог, но улавливая чутким ухом, тончайшие нотки
перемен в, казалось, хаотичной какофонии, звучавшей над полем боя,
заподозрил, что на левом фланге происходит что-то неладное.
Спустя короткое время торжествующие
вопли раздались за спиной пятящихся фокейцев, и по их рядам
прокатилось:
– Вперёд, вперёд! Навались!
Действительно, навалились. Регент,
хоть и не в первой шеренге стоял, почти сразу ощутил возросшее
давление. Откуда силы взялись? Полководец в строю, конечно,
способствует повышению боевого духа, но требуется срочно прояснить
обстановку.
Антипатр покинул строй, в
сопровождении телохранителей, ему подвели коня.
Эвмен с тремя десятками
продромов-разведчиков, последним македонским резервом, держался
позади фаланги. При нём вестовые, гипареты, сигнальщики, а так же
слуги стратегов. Небоеспособный люд. Кардиец, восседавший, посреди
всей этой пестроты, на серой кобыле, облачённый в мускульный
панцирь и беотийский шлем с широкими, согнутыми в складки полями, с
мечом на перевязи, выглядел довольно странно, особенно, если не
забывать о его должности.