Ада не стала возвращаться к машине,
села в метро и поехала с двумя пересадками на работу. Папка,
которую она держала под мышкой, жгла раскаленным железом, и девушка
сунула ее в пакет к купленному у старушки рукоделию. «И зачем мне
теперь все эти носки? – пронеслось вдруг в голове. –
Столько и за всю жизнь не сносишь, а мне, возможно, осталось совсем
немного – подарить часть Сташкову и Писаренкову, и секретарше
тоже?..» Но мысль эта категорически не понравилась: неужели она так
быстро сдалась? Нет. Предупреждения Вовчика она примет к сведению,
но впадать в панику не станет. А будет действовать, бороться за то,
чтобы жизнь ее оказалась такой долгой, что пригодились бы ей все
эти носки. Почему‑то все другие важные вещи, за которые она
цеплялась раньше, ушли на задний план, уступив первое место
рукоделию незнакомой бабушки. Впрочем, спроси Аду, что она имеет в
виду под таким обобщающим и пафосным определением, как «важные вещи
в ее жизни», она не смогла бы назвать ничего, кроме работы. Ею она
заменила все, что могло бы стать для нее первостепенным, и сделала
это осознанно, и только сейчас, когда возникла угроза ее жизни,
впервые засомневалась в правильности сделанного ею выбора. И
тревожно стало не только от нависшей опасности, но и от осознания
того, что живет она как‑то неправильно: как робот, лишенный
человеческих желаний и стремлений.
Правду говорят: родные стены помогают
– едва она переступила порог офиса, как тревоги и страхи,
атаковавшие ее дорогой, остались за дверью. Ада поздоровалась с
поднявшейся ей навстречу секретаршей и попросила ту никого не
пускать к ней и все звонки переводить на Сташкова.
В кабинете Ада решительно бросила
папку на стол и, с удобством расположившись в кожаном кресле,
приступила к чтению собранного Вовчиком материала.
Ей понадобилось двадцать минут, чтобы
просмотреть содержимое. Читать ксерокопии газетных вырезок и
распечатки из Интернета было неприятно, но не из‑за подробностей,
которые как раз отсутствовали (информация о гибели той или иной
девушки преподносилась скупой сводкой), а потому, что видеть
подтверждение гибели тех, с кем она когда‑то делила жизнь, было
тяжело, да и с каждой прочитанной заметкой осознание нависшей
опасности становилось все весомее. Перебирая бумаги, Ада то и дело
ежилась, как от сырого холода, и не могла отделаться от ощущения,
что спускается по разрушенным ступеням, касаясь ладонями осклизлых
стен, в глубокий темный подвал.