— Обстоятельства изменились, —
спокойно возразил Михаэль, — и наказание велено считать
завершенным.
От возмущения у Хранителя аж голова
затряслась на шее, отчего Рустикс, о котором все благополучно
позабыли, тупо захихикал, но тут же осекся, поймав свирепый взгляд
Хранителя, и убрался восвояси.
— Полагаю, мое мнение… — завел
старик.
— …чрезвычайно ценно, — закончил за
него Михаэль и продолжил, обращаясь уже к Илаю: — Немедленно
одевайся.
Не помня себя от счастья, Илай
бросился за верхней одеждой. Застегнул на все пуговицы мундир
учебного корпуса, поправил шейный платок, обмахнул тряпкой ботфорты
с квадратными носами и пристегнул плащ. Конечно, не такой
роскошный, как у Михаэля, но где он, а где Илай?
На бегу надевая треуголку, юноша
вернулся к куратору и вытянулся перед ним во фрунт прямо возле
кафедры:
— Кадет Илай готов служить!
Михаэль хмыкнул и положил ему руку на
плечо.
— Так идем! Надеюсь, «когти» при
тебе? А, не беда, я взял все!
Попрощавшись со все еще взбешенным
Хранителем, геммы покинули Архив Ордена.
В экипаже Михаэля Илая дожидалась его
амуниция — «когти» на ботфорты и мушкет с поясом для патронов и
прочей дребедени, вроде шомпола и смазки. Кучер чмокнул губами, и
легкие крытые сани с серебряными бубенцами покатились в сторону
пристани. Пока Илай корячился на сидении, цепляя металлические
крюки на место привычных шпор, куратор вводил его в курс дела:
— Не успели остальные принести
присягу, как прилетело, — поведал Михаэль, поднимая выше воротник.
— В сыскном управлении все пребывают в непередаваемом восторге, что
часть дел, а значит, и своих неудач, теперь можно сваливать на ваши
плечи. Но Диамант и государыня императрица полагают, что геммы
способны на большее, чем блюсти веру в серафимов и украшать ее
двор, — на этих словах он улыбнулся особым образом, явно имея в
виду себя. — Ты должен осознавать возложенную на тебя
ответственность, Илай, и впредь не допускать ошибок. Держи свою
гордыню в узде.
— Да, сударь.
Илай почувствовал, что краснеет самым
позорным образом и отвернулся, чтобы куратор не заметил его
смущения. Михаэль был на семь лет старше, а потому гемм чувствовал
себя совершенным ребенком. Если бы удалось хоть отрастить усы!
Жизнь вмиг стала бы невообразимо легче и прекраснее.
Город несся навстречу черным саням,
прохожие с оханьем и криками бросались врассыпную под свист кучера
и его хлыста. Посторонись! Торговые ряды и доходные дома, кабаки и
хибары исчезали в снежной пурге, поднимаемой конскими копытами и
наточенными полозьями. Посторонись, дело государственной
важности!