— Только не шумите, спугнете!
Остальные поочередно взобрались
следом. Илай был последним и, когда он выпрямился, то застыл в
изумлении, как и сестры до него.
— Фундук мамкой стал! — сдерживая
радостный смех, выдавил Лестер.
И правда: вокруг Фундука,
подобравшегося, будто хлебная буханка, жались меховые комочки.
Обычные коты — грязноватые, с драными ушами и свалявшейся шерстью —
казались рядом со степным кошканом детенышами, как цыплята под
наседкой. Время от времени Фундук поворачивал морду то к одному, то
к другому приемышу, и облизывал их, утробно при этом ворча.
— Они и раньше тут бродили, — с
улыбкой в голосе прошептал Лес. — Ничейные, тепла ищут, да и лошади
им нравятся. Дука дичились, он же вон какой здоровый. А сегодня
смотрю — картина! Даже сгонять жалко.
Говорить ничего не хотелось, но не
потому, что нечего, а отчего-то стало боязно потревожить жмущихся
друг к другу котов, вид которых порождал какое-то новое, незнакомое
или забытое чувство. Теплое и одновременно тоскливо-щемящее. Илай
поспешно отвернулся.
Девушки меж тем осторожно присели
рядом и стали гладить сонных зверей. Те вытягивали когтистые лапы,
но не спешили убегать.
— Он с ними, поди, и кормом своим
делится, — протянул Лес, — а они жмутся к теплу и его заодно
греют.
Мурчание одновременно десятка
котовьих тушек напоминало рокот далекой грозы.
Лес привалился к стропилу и продолжил
в полголоса:
— Сразу вспоминаю, как мелким был. На
мамку смотрел снизу вверх, такой она казалась мне большой. —
Слушать такое не хотелось, но Лес был единственным, кто почему-то
помнил жизнь до монастыря и учебки, так что, бывало, делился
воспоминаниями. — Праздник еще этот, Бертрамов день… Всюду огни,
флажки, шутихи! Мы тогда со всей ребятней накануне вечером
собирались, надевали маски кобольдов, уж какую кто достанет — и ну
бегать по улицам аж до поздней ночи! У взрослых сласти клянчили,
чуть на ушах не скакали, чтобы их рассмешить или напугать. А кто и
песни петь умел, потешки всякие. Бывало, каждый по цельному мешку
набирал всяких пряников и леденцов… Еле тащили потом до дома… мешки
те… — Голос его звучал все тише, а глаза, тем временем, все
расширялись.
Норма с Дианой медленно поднялись на
ноги, оставив котов ютиться на лежанке. Илай почувствовал, как
натягивается внутри тугая тетива — и нет, это были не его усохшие с
голодухи кишки, а что-то, что зовется охотничьим инстинктом.