Да и где ещё вербовать людей в команду, как не в таверне, за
кружечкой тёплого мерзкого рома? Пьяного куда легче уболтать на что
угодно. Один мой знакомый в середине января спустился в одних
трусах из окна общежития, оббежал вокруг здания и по лестнице
забежал обратно, едва не доведя обалдевшую вахтёршу до сердечного
приступа. Что уж тут говорить про моряков, которым можно наобещать
золотые горы, если они вступят в наш дружный коллектив. График 7/0,
оплата сдельная, сухари и вода за счёт компании.
Я что-то даже припоминал про «королевский шиллинг», когда
вербовщики угощали какого-нибудь недотёпу кружкой пива, на дне
которой лежала монета, а когда парень пиво допивал, ему объявляли,
что теперь он в армии. Первое жалование, так сказать, получил,
извольте в казарму. Или как такие же вербовщики, но уже флотские,
просто спаивали людей и тащили на корабль. На рассвете корабль
отчаливал, а новоиспечённый моряк просыпался с жуткого бодуна уже
членом команды. Вдали от берега и родного дома.
Само собой, я таким образом поступать не собирался. В пираты, я
думаю, люди идут гораздо охотнее, нежели на королевский флот, где
вместо золота и серебра только плети и брань боцмана. Мне уже
довелось услышать несколько историй от Шона, от местных, и я
понимал, что обращение с нижними чинами не то, чтобы сильно
отличалось от плантации. Порой затюканные матросы даже поднимали
восстания, захватывали корабль и уходили в свободное плавание.
— Эй, капитан! — меня позвал один из матросов, Ален. — Тебя там
этот пархатый зовёт!
Кажется, парни уже заканчивали с разгрузкой. Я поправил ножны с
палашом и поспешил в контору.
Исхак Леви стоял над раскрытым мешком, нервно перетирая в
пальцах слипшиеся комки пороха. Я глядел на его лицо, то
багровеющее от злости, то исходящее пятнами, то бледнеющее, и не
мог сдержать кривой ухмылки.
Кроме нас в конторе были пара его слуг и Робер, который
стоял чуть позади меня. Остальная команда ждала снаружи. На корабле
остались только двое,Эмильен, который сам вызвался
остаться, и Клешня, который вытянул короткую соломинку.
— Это что такое, извините меня, — глухим голосом произнёс
еврей, бросая порох обратно в мешок.
Таких мешков открыто было уже четыре подряд, и везде Исхак
видел одну и ту же картину. Комковатый, влажный, слипшийся порох,
непригодный для использования от слова совсем. Его, конечно, можно
было бы просушить, но это было бы долго, муторно и не очень
надёжно. А в теперешнем состоянии из него можно было бы разве что
слепить шарик.