Проблема была в том, что у Кирилла все эти программы не
работали. Упражнения для самостоятельной работы им передавали на
планшеты через «Lessons», и Кирилл честно все их выполнял. Написать
код обычно не составляло большого труда, когда знаешь синтаксис.
Может быть, его код был неидеален, но он работал. Точнее, работал
бы, если бы не гребанные спецсимволы, ради поиска которых нужно
было погружаться в Лабиринт, и которые он никак не мог найти.
Это невероятно бесило. Жутко хотелось опробовать все эти штуки
лично. Например, он сам разработал функцию, которая должна была, по
идее, защищать лицо, выдерживая даже удар со всей силы молотком. Но
запустить ее и проверить, насколько хорошо она работает, не мог.
Можно, конечно, было попросить затестировать кого-то из продвинутой
группы, но это было бы уже не то.
Среди прочего в расписании был даже предмет с непримечательным
названием «Теория деструктивных сущностей», который старшекурсники
между собой называли не иначе, как «Демонология». Лекции по нему
вел чудаковатый толстый профессор с окладистой бородой и церковным
оканьем, в самом деле похожий на батюшку, которому в пору и
рассказывать о демонах. Однако ничего религиозного в его лекциях не
было: они переполнены были терминологией из теории информации и
неравновесной термодинамики, а домашние задания заключались в
заучивании зубодробительных таблиц с характеристиками
«деструктивных сущностей», которые профессор потом безжалостно
спрашивал не семинарах вразбивку.
На занятиях с профессором Совиным – так звали лектора-демонолога
– Кирилл понял, что именно такую деструктивную сущность он забил
трубой в феврале. Разумеется, на самом деле она вовсе не была живым
насекомым из плоти, а скорее неким сложным информационным объектом,
настроенным на то, чтобы сеять энтропию в окружающим пространстве.
Причем, довольно примитивным по меркам таких объектов. Кирилл
ощущал неприятный холодок на спине, думая о том, что на самом деле
ему тогда очень повезло, даже сильнее, чем он до сих пор думал.
Большинство тварей, обитавших в таблицах Совина – и таившихся
где-то за гранью реальности – были намного страшнее, и он бы так
просто от них трубой не отмахался.
А кроме всего этого в Институте, как ни странно, существовали и
вполне человеческие дисциплины, которые никто не отменял, и по
которым тоже предстояло сдавать зачет. Был, например, английский.
Альфред Эрнестович специально однажды обмолвился во время лекции,
что английский строго обязателен, и те, кто получат по нему
незачет, пусть пеняют на себя.