«Постой-ка!» – замер Кузнец.
И вспомнил минувшую ночь. Как с хабаровскими ближниками
прощался. Как храпел у погасшего костра толмач. Так громко и
старательно, чтобы все поверили – спит Сашко давно и надежно. Спит!
А не подслушивает под стенкой землянки слова тайные. Про то, что
московский дворянин собрался всех аманатов на Москву свезти.
«От сука!».
А Дурной ровно в этот миг как бы невзначай покосился на
приказного. Пытливо глянул, исподтишка. Да взгляды их взяли и
пересеклись. И оба они всё поняли. Толмач отвернулся, встал и начал
нарочно неспешно уходить от Кузнеца.
– А ну, стой, падла! – не очень громко прорычал Онуфрий.
Тут-то купченыш и припустил! Вдоль берега, в сторону Зеи, где
сплошные протоки да кочкА болотная.
– Держи Дурнова! – заорал уже во всю глотку приказной. – Ловите
паскуду!
Народу на берегу была тьма. Сразу кто-то кинулся навстречу
Сашке. Тот заметался туда-сюда, понял, что окружают, грянул шапкой
оземь и бросился промеж дощаников прямо к Амуру. А плавал Дурной
зело быстро – это Кузнец знал. Правда, с самого берега не
поплывешь. Пока толмач до глубины доберется, темные воды амурские
будут ему ноги хватать да опутывать.
– Бегом! Хватай, пока не утек!
И ведь почти удалось. Дурной уже по пояс вошел, уже занырнул. Но
тут какой-то продравший зенки мужик с дощаника, еще не понимая, что
происходит, увидел, как все за одним гонятся – и прямо с борта
плюхнулся на спину толмачу. Завязалась драка в воде, и Сашка даже
одолевать начал. Но тут остальные набежали, скрутили беглеца и
потащили к приказному.
– Где, Чалганка, паскуда? – тихо прошипел Кузнец.
Измордованный в короткой стычке Дурной вдруг неожиданно гордо
поднял голову, улыбнулся и ответил, глупо шлепая распухшими
губехами:
– Уже далеко, атаман… Не найдете.
– Сорок плетей ему! – рявкнул приказной. – И после каждого
десятка спрашивайте, куда бабу дел.
Отвернулся, но, опомятуясь, быстро крикнул вдогон:
– Да подальше его уволоките! Не надобно нам, чтоб зиновьевские
то видели, да вопросы задавать начали.
Порку Дурнова утаить, конечно, не удалось. Узнавая про то, все
охочие и служивые бросали дела и шли на место правёжа. Еще бы:
такая веселуха всех ждет! И купченыш не подвел: уже после третьего
удара принялся орать, аки баба, которую насильничают в места
срамные. Повеселил казачество, нечего сказать! Правда, окромя
веселья, толку от порки не было.