– А Дрозда
помнишь? – услышал я голос Генки и понял, что отвлекся.
Колька Дроздов,
второгодник которого перевели к нам в шестом классе, ко мне
отличнику испытывал классовую неприязнь и не упускал случая
нагадить, причем не сам, а через своих шестерок. Дошло до того, что
я стал таскать в портфеле отцовский охотничий нож и как-то раз,
когда свора уродов, очередной раз попыталась зажать меня в углу,
достал и немного им помахал. К счастью, обошлось без крови, но вся
эта гоп-компания сразу потеряла ко мне интерес. А Кольку потом
посадили за кражу.
– Иду как-то
вечерком поддатый, – рассказывал Генка, дожевывая салат, – тут
какой-то хмырь навстречу чешет, весь синий от партаков, дай
говорит, прикурить. Я смотрю, а это Дрозд откинулся. Гляжу на него,
шибзд шибздом. Идолище поганое. И эту гниду мы боялись? Дать тебе,
прикурить? – Генка зло хехекнул, и изобразил. – Ну, на, лови! Все
кулаки об клыки его железные разбил.
Подоспела
официантка с солеными груздями, заливным из осетрины и мясным
ассорти. Склонилась над столиком.
– Светочка, а вы
замужем? – поинтересовался я, заглядывая в декольте.
– А почему вам
это интересно?
– При вашей
ангельской внешности разве найдется мужчина, которому это будет
неинтересно, особенно если он умен и чертовски
привлекателен?
Она
снисходительно улыбнулась.
– Особенно, если
он чертовски скромен! – и добавила ехидным тоном, – Не светит вам
от Светы, молодой человек, я замужем.
– Очень жаль! –
вполне искренне сказал я. – Светочка, вы только что разбили мне
сердце!
Светлана
хмыкнула и убежала, а мы выпили и набили рты груздями и
заливным.
Ресторан
наполнился под завязку. Сдвинув столики, веселилось несколько
больших компаний. Над ними в несколько слоев плавали облака
табачного дыма. Здравницы сливались в протяжный гул и
безостановочно звенели бокалы. Распутная жизнь лучших советских
людей била ключом.
Явились
музыканты и начали пробовать свои инструменты.
К тому моменту,
как Света принесла горячее, мы уже прикончили полкило. Я было хотел
добавки, но Генка взвыл, что душа его больше не принимает этот
клоповник и потребовал вина. Я внял просьбам друга, и заказал
семьсот пятьдесят «крымского» портвейна. Мы ведь в те годы
действительно крепким не баловались, все больше на сладенькое
налегали – портвешки, плодово-выгодные и прочую вермуть. Правда на
последних курсах универа, я облагородился и стал употреблять всякие
рислинги да каберне, в народе небрежно называемые «сухарем» и
«кисляком».